После этого портрета-картины я написал в октябре 1935 года еще только два портрета Героев Советского Союза - летчиков М.В.Водопьянова и А.В.Ляпидевского, которых я пытался взять, по возможности избегая трафаретной трактовки обычного заказного портрета. Два характерных и в корне различных темперамента давали для этого богатый человеческий материал, а сочные аксессуары подсказывали живописное решение. В декабре 1935 года мною написан еще портрет дочери в красном платье и второй портрет Е.Г.Никулиной, в рост.
Я не в состоянии точно сформулировать, куда сейчас иду, но чувствую, что иду верной дорогой, которую давно искал, но которая была заметена всякими житейскими и художественными вьюгами. Знаю, что еще не скоро вершина, с которой откроются заманчивые дали, но твердо знаю, что я уже на перевале и нужна только настойчивость, чтобы преодолеть последние препятствия для достижения своей цели.
Цель эту не так легко определить словами. Могу пояснить ее только жизненным наблюдением. Я стою в толпе, двигающейся в тесноте и спускающейся с лестницы в театре. Случайно оглядываюсь и скорее чувствую, чем вижу у самой своей головы другую голову, прекрасную, живую, дышащую, водящую глазами. Как эта голова не похожа на все головы на свете, когда-либо написанные, на все головы истории живописи! Ни у Рафаэля, ни у Тициана, ни даже у Веласкеса и Халса таких голов, как эта, нет. Если бы хоть частицу этой неуловимости уловить и непостижимости постигнуть, то больше ничего и не надо. До последней степени просто, без фокусов и туманов, а главное - без всяких освященных преданиями живописных приемов.
Перейдя на портрет, вернее вернувшись к нему, я не забросил окончательно пейзажа, который шел параллельно, переживая стадии, отвечавшие портретным, и отражая общие тревоги и сомнения автора.
Значительной вехой была ранняя весна 1931 года, когда я на две недели уехал во Влахернскую, по Савеловской дороге. Это недалеко от дачи С.В.Иванова, столь восхитившей меня в 1903 году своим расположением. Оттуда я привез ряд этюдов, из которых лучший - "Последний снег". Он приобретен в 1932 году Третьяковской галереей. За год до этого лучшим пейзажем была "Заводь", приобретенная Русским музеем.
Перелом, совершившийся по линии моих портретных исканий, естественно должен был сказаться и в пейзажах. Он наметился в небольшом этюде "Первая проталина", написанном в апреле I932 года, в котором мне хотелось так же просто, как и в "Светлане", передать тему: первое дуновение весны, начало таяния, первые лужи в колеях дороги, темный лес и далеко уходящее небо. Но это был только намек. Нечто большее удалось выразить в холсте "Иней в Москве", писанном в январе 1934 года как этюд из окна и изображающем нескладный, но милый переулок уходящей Москвы в солнечный день инея во второй половине дня. Он вырос в картину путем и сам не знаю каких средств, как не знаю, почему "Светлана" превратилась из самого обыденного этюда, каким была задумана, тоже в нечто значительное, как в нечто еще более значительное вырос портрет Е.Г.Никулиной. В "Иней" и "Светлану" вложено чувство, близкое к тому, что вылилось у меня некогда в "Сентябрьском снеге" - налет поэзии, теплого отношения, внимания и нежности к теме, которая никогда не дается холодному рассудку и формальному подходу.
Свободное копирование
