Совсем иного типа собирателем был Морозов. Как все собиратели, как и Щукин, он начал скромно, покупая сначала "смирные" вещи и только постепенно переходя к более решительным новаторам. Сперва он покупал только русских, перейдя к французам довольно поздно.
Из русских он больше всего любил К.Коровина и Головина, которых собрал исчерпывающе. Французов он собирал, в противоположность Щукину, систематически, планомерно пополняя определявшиеся пробелы. Поэтому его собрание не выпячивалось неожиданно в какую-нибудь одну сторону, как Щукинское, но зато в нем не чувствовалось того страстного собирательского темперамента, как там. Оно не шумливо, как щукинское, не заставляет публику ни хохотать до упаду, ни негодовать, но те, кто любит и понимает искусство, наслаждаются одинаково тут и там. Которое из них лучше? Этого даже сказать нельзя. В обоих есть мировые шедевры. Но в щукинском их, пожалуй, больше. Морозовское собрание, в сравнении с тем, - собрание под сурдинку. И сам Иван Абрамович был человек тихий по сравнению с энергичным, громко говорящим и громко смеющимся Щукиным. Он ни в какой мере не был снобом и собирал под конец из глубокой внутренней потребности, без тени тщеславия, не для людей, а для себя. Он боялся только, как бы его не удалили из особняка, когда последний превратился в государственный музей, и был несказанно обрадован, когда состоялось назначение его заместителем директора музея.
Я просил Ивана Абрамовича войти в Совет Третьяковской галереи. Он решительно отказался, ибо почестей не любил, а полезным себя для Галереи не считал. Как я его ни уговаривал, убедить его не удалось.
Его отказ ставил меня в исключительно затруднительное положение. Приходилось искать кандидата среди гласных думы.
Очень хотелось попасть в члены Совета И.И.Трояновскому, и он был несколько обижен на меня, что я не выдвинул его кандидатуры. Я ему откровенно высказал соображения, диктовавшие мне держаться "отцов города": если Галерея не будет иметь своих членов в думе, она не сможет нормально расти и развиваться. Перебирая тогдашних гласных, я остановился на Алексее Петровиче Лотовом и Романе Ивановиче Клейне.
Первый принадлежал к прогрессивной группе, второй - к консервативной. Против Лангового не было никаких возражений: известный врач, профессор Высших женских курсов, он был давним собирателем, имел прекрасные вещи Левитана, Серова и других художников.
Клейн был также заметной личностью в Москве. Популярный архитектор, только что закончивший постройку здания Музея изящных искусств, всем импонировавшего, он был одним из влиятельнейших гласных, членом и председателем многочисленных думских комиссий. Его кандидатуру выдвинули правые, в противовес Ланговому. Я встречался с ним до того в комиссии по премированию лучших фасадов новых московских зданий; он производил впечатление человека умного, культурного и делового, и я не имел возражений против его вхождения в Совет, особенно после того, как из личных переговоров с ним по этому вопросу выяснил, что он во всем полагается на меня и мой такт. Он всецело согласился со мной, что руководить Галереей может только Совет, вполне единодушный в своих художественных взглядах, поэтому он заранее подписывался под моей программой.
Я знал, что Роман Иванович - человек далеко не прогрессивный не только в политике, но и в искусстве, что он старый приятель Владимира Маковского, а картины и акварели разных художников, висевшие у него в мастерской и квартире, не давали мне основания надеяться на его поддержку моих новаторских симпатий. Я понял, что ему очень хотелось попасть в члены Совета, и он готов был делать всяческие авансы, чтобы я ему в этом помог. И должен признаться, что он меня ни разу за всю совместную работу в Галерее не подвел, будучи неизменно корректным и тактичным. Самое большее, что он себе позволял, это отвести меня на выставке в сторону и спросить с улыбкой:
- Скажите мне, вы действительно считаете, что эти - простите меня - ужасные вещи Ларионова и Гончаровой надо приобретать для Галереи?
- Надо, Роман Иванович.
- Честное слово?
- Честное слово.
- Ну, что делать? Я вам абсолютно верю: значит, я чего-то не понимаю. Понимал он в этих делах, действительно, мало, но, веря мне, никогда не возражал.
С А.П.Ланговым у нас также за все годы совместной деятельности не было никаких не только трений, но и несогласий, как и с В.П.Зилоти. Трения, как увидим, возникли только между Щербатовым и всеми остальными членами Совета.
Свободное копирование
