Главный враг Остроухова Иван Евменьевич Цветков был его прямым антиподом. Остроухов был западником, не мог жить без ежегодной поездки в Париж и Биарриц, превозносил все иностранное и вечно возился с кем-либо из заезжих "знатных иностранцев", особенно музейных деятелей, историков искусства, художников, коллекционеров. Цветков презирал все иноземное, и людей, и искусство, и даже предметы обихода, признавая только русское. Остроухов одевался элегантно, шил костюмы у первых парижских портных - Цветков носил дома косоворотку и шаровары в сапогах бутылками. У Остроухова обстановка была "ампирная" и "луисезная", он покупал старый фарфор, люстры, бра - у Цветкова все было в русском стиле: дом он выстроил по проекту Виктора Васнецова, из его кабинета открывался вид на Кремль, вся обстановка, до оконных занавесок включительно, была сделана по рисункам того же Васнецова. Признавал он только русских художников, которых считал головой выше иностранных, из русских же - главным образом передвижников, а из последних - Владимира Маковского. Остроухое склонен был признавать представителей новейшего искусства, отвергая только крайних, вроде Гончаровой и Ларионова, но, повесив у себя Матисса, правда дареного, Цветков не выносил "декадентства", этого "исчадия адова", во всех его многообразных проявлениях. Он при жизни заказал себе надгробный памятник, "чтобы, изволите видеть, не вздумали еще декадентского соорудить". Слова "изволите видеть" он вставлял буквально в каждую фразу. Проект памятника ему также сделал Васнецов, которого после Маковского он ценил выше всех. Третьим уже шел Репин.
Особенно больших средств он не имел, ибо был сыном симбирского священника, но, служа в Поляковском земельном банке, постепенно дошел до поста члена-оценщика, дававшего ему изрядные проценты. Все же много платить он не мог и особенно замечательных картин у него не было. Кроме того, не имея большого помещения, он покупал только вещи незначительных размеров. Когда Остроухову, считавшему Цветкова последним Терситом, говорили о его замечательных эскизах к картинам знаменитых русских художников, он зло высмеивал своего "друга":
- У меня, видите ли, все эскизы художников, сделанные ими до написания картин, то есть настоящие эскизы, а у Цветкова - эскизы тех же художников, сделанные уже с картин, то есть маленькие повторения. Таких мне и даром не нужно.
У Цветкова совершенно не было художественного глаза, и он мог покупать и покупал за Левицкого и Кипренского портреты, ничего общего с ними не имевшие, и даже прямые подделки, которые потом приходилось ликвидировать. Но больше всего ему недоставало вкуса, и печать жестокой безвкусицы лежала не только на всей его обстановке и в домашнем быту, но и на его собрании. Как и все московские собиратели его времени, он тянулся за Третьяковым, поставив себе целью создать маленькую Третьяковскую галерею. Он и назвал свое собрание "Цветковская галерея", не отдавая себе отчета в гигантской разнице уже самых интеллектов Третьякова и его собственной маленькой персоны. Там - одержимость идей, талант, такт, отсутствие позы, здесь - одно мелкое тщеславие.
И все же мне было бесконечно жаль, когда мои товарищи по музейному отделу решили ликвидировать Цветковскую галерею. Я решительно возражал, считая, что вся обстановка Ивана Евменьевича, с ее чисто московской курьезностью, чудачеством и безвкусицей, была уникальным памятником эпохи, заслуживавшим сохранения.
Свободное копирование
