Весь 1913 год ушел у меня на организацию двух посмертных выставок Серова - в Петербурге и Москве - и на выпуск его монографии.
Прекращение "Истории русского искусства" развязало мне руки и время для живописи. Но какие-то струны были порваны: целых пять лет, с 1909-го по 1914 год, я не дотронулся до кисти, находясь во власти пера. Только в этом последнем году я начал снова исподволь заниматься живописью. Но былое мастерство ушло и его приходилось восстанавливать путем новых Упражнений и упорной работы. После ряда таких этюдов-упражнений я взялся за большой групповой портрет. За тем же столом, на котором был в 1904 году накрыт утренний чай, в той же липовой аллее, за десять лет значительно разросшейся, я посадил тех самых мещеринских девочек, групповой портрет которых под березами не кончил тогда. Они также за десять Лет выросли, и одна из них, старшая, рыжая, уже успела превратиться в мою жену. Она сидела на скамье, а сестра ее на столе, посреди вороха васильков. Я целое лето писал этот портрет, в одно и то же время незаконченный и Переконченный.
Только в следующем, 1915 году удались две вещи: "Раскрытое окно", - с букетом сирени и незабудок, и "Рябинка" - этюд красной рябинки на фоне золотых берез, изумрудной полосы зеленей и бирюзового неба. Первая писана в мае, вторая - в сентябре. Обе вышли неплохо, в особенности вторая, находящаяся в Третьяковской галерее.
В октябре того же года я написал натюрморт "Груши на синей скатерти", купленный в Музее Академии художеств, откуда он перешел в Русский музей, а позднее еще ряд этюдов, из которых лучший - с чайной посудой на скатерти - находится в музее г. Кирова. Все эти вещи, как и те, которые я написал в 1916-м и 1917 годах, натюрморты и пейзажи, являли уже доказательство окончательного отхода от импрессионизма и дивизионизма и были переходом к задачам чисто цветового восприятия природы.
Свободное копирование
