В то же лето я встретился с В.В. Переплетчиковым, которому рассказал о своих неудачах с устройством вещей Врубеля среди московских коллекционеров, прибавив, что я, к сожалению, никого из них не знаю. Переплетчиков взялся за дело пропаганды Врубеля среди москвичей и прежде всего направился к В.О.Гиршману, начавшему тогда коллекционировать. Я еще не был с ним знаком. Никакие доводы Переплетчикова на Гиршмана не подействовали ни тогда, ни год спустя, когда он уже купил картину Сомова и у него были представлены все главные участники выставки "36" в Москве. Лишь в 1903 году удалось его убедить купить за сто рублей знаменитую акварель "33 богатыря", про которую он через год говорил, что не отдал бы ее и за десять тысяч.
Однажды в вагоне железной дороги Щербатов познакомил меня с человеком лет пятидесяти, с сильно поседевшими, зеленого цвета волосами и бородкой. Он оказался Сергеем Ивановичем Щукиным, недавно перед тем начавшим собирать картины современных западноевропейских художников. Мне было приятно услыхать от него, что он начал коллекционировать только после того, как прочел мою статью "Упадок или возрождение?", которая в первый раз убедила его в важности искусства и зажгла к нему интерес. Щукин пригласил меня побывать у него и посмотреть, что он собрал, но я попал к нему только через два года.
В начале своего пребывания в Наре я больше отдыхал, физически наслаждался воздухом, природой, солнцем, прогулками по окрестностям. Недели через две пробовал пописать смоленских баб-пололок, вывезенных для садовых работ и оживлявших сочную парковую зелень цветистыми сарафанами и пестрыми платками. Писал я, впрочем, без особого увлечения и потому без заметного успеха, хотя написал большой холст со стоящей в рост бабой на берегу пруда. Впоследствии я его, кажется, уничтожил или записал. Только в конце сентября я ожил и так был восхищен давно невиданным зрелищем золотой осени, что писал с утра до вечера, не отрываясь, пейзажи.
Еще до желтых листьев я написал красивое изогнутое крыльцо нашего павильона, то самое, которое незадолго перед тем написала М.В. Якунчикова, сестра Владимира Васильевича. Ее картина мне очень нравилась по воспроизведению в "Мире искусства", хотя в оригинале я ее не видал, но я был так очарован видом крыльца в натуре, что, ни минуты не колеблясь, написал этюд почти с той же точки. Он удался и оказался сделанным совсем в ином плане, с другим чувством и настроением, чем у Якунчиковой. Меня главным образом занимала чисто живописная, колоритная сторона - сочетание желтой стены дома с белыми балясинами крыльца и зеленью травы. Я подарил эту вещь Щербатову. В начале революции я видел ее в магазине на Кузнецком мосту, где она продавалась за какие-то небольшие миллионы или миллиарды, и я очень жалел, что не мог ее купить, ибо она показалась мне неплохой.
Следующей вещью, написанной в Наре, был вид балкона большого дома, заросшего красным диким виноградом. Еще позднее я написал балкон нашего павильона, а затем бельведер, видный сквозь золото березы, приходившейся на эмалево-лазоревом осеннем небе, написанном мною при помощи лессировок, прямо на натуре. Балкон был в собрании И.А.Морозова, сейчас в музее Нижнего Тагила; бельведер я подарил И.И.Трояновскому.
Последними этюдами, написанными уже в конце октября, при опавших листьях, были два варианта кухонного павильона и маленький этюд служительского флигеля.
Все эти восемь этюдов я привез в Петербург уже в ноябре. Прямо из Нары я приехал в Юрьев, где пробыл около двух недель, написал там портрет брата за письменным столом, заваленным старинными книгами, на фоне книг. Он в то время усиленно работал, окруженный изданиями XVI века.
Тогда же я начал портрет матери, оставшийся неоконченным.
Свободное копирование
