Из Венеции я проехал в Болонью, оттуда во Флоренцию и Пизу, а к середине сентября был уже в Риме. В первых трех городах ничто не захватило меня так, как венецианцы, но в Риме я вновь захлебывался от впечатлений: "Моисей" Микеланджело, его Сикстинская капелла, Станцы Рафаэля и портрет папы Иннокентия X Веласкеса. Рафаэля я только тут понял, как и потолок Микеланджело. Никакие фотографии, гравюры и особенно копии не давали представления о том величии гения, которое я почувствовал перед "Афинской школой", "Мессой в Больсене" и "Парнасом" Рафаэля. Особенно глубоко поразил и покорил меня "Парнас" - совершенством композиции, красотой цвета и музыкальностью общего впечатления. От этого впечатления я освободился, только побывав в галерее Дориа и увидав портрет "Иннокентия". Он был для меня подлинным откровением, заслонившим на несколько дней даже Рафаэля. Этот невероятный портрет, быть может лучший из когда-либо написанных, меня так сразил своим непостижимым совершенством и фантастической жизненностью, что с тех пор я каждый раз, по приезде в Рим, свой первый музейный визит отдавал Веласкесу. Вернувшись в Петербург, я видеть не мог эрмитажную голову того же папы, незаслуженно признанную всем синклитом искусствоведов за собственноручный этюд Веласкеса, сделанный с натуры для портрета галереи Дориа. Для меня с 1895 года он превратился в копию с Веласкеса, не идущую ни в какое сравнение с оригиналом. Этого взгляда я держусь и до сегодняшнего дня.
Волнующие чувства я пережил на форуме среди обломков античного Рима. Они несколько потускнели только в Неаполе, после посещения Геркуланума, Помпеи и развалин Пестума. Несколько незабываемых дней ушло целиком на посещение Капри, Сорренто и осмотр Неаполитанской галереи, где моих излюбленных художников неожиданно затмил неизвестный мне до того в хороших образцах великий Брейгель Старший с его "Притчею о слепых".