В КБ трудно было скрыть наши отношения. Да и опыта не было. Я и не подозревал, что это вызовет зависть у одного из инженеров, тоже заключенного. К тому же он еще завидовал моему положению исполняющего обязанности начальника.
Как-то он завел разговор о побегах. Рассказал, что этим летом отсюда пытались бежать двое заключенных и что их вскоре нашли в тундре мертвыми, начисто изъеденными «мошкой», — и у обоих были отрезаны уши. Он сказал, что не знает ни одного случая, чтобы побеги удавались. Как правило, беглецы погибали от голода и мошки или становились добычей местных охотников. За беглого зека давали хорошее вознаграждение: ружье, порох, продукты. В тех краях охоту за людьми сделали выгоднее охоты на зверя. Отрезанное ухо являлось подтверждением. Правда, был случай, когда ухо оказалось не зековским, а... вохровским. Что поделаешь — во всяком деле бывают издержки.
Само собой, мой собеседник считал побег отсюда невозможным. При слове «невозможно» я вскинулся и тут же с ним не согласился, для примера высказал такую идею: вот эту ржавеющую здесь на берегу стальную трубу приличного диаметра можно превратить в небольшую подводную лодку для одного-двух человек. Заварить торцы, сделать люк с крышкой, рассчитать вес балласта для неглубокого погружения, установить внутри велосипедную передачу вместо двигателя, соединить ее с винтом от моторной лодки, соорудить перископ из полуторадюймовой трубы с зеркальцами на концах.
Погружайся и плыви, хочешь в сторону океана, хочешь вверх по Енисею. Кому придет в голову искать тебя в воде?.. Все это я излагал собеседнику не потому, что действительно собирался совершить побег, ими я уже был сыт по горло, а просто для того, чтобы снова опровергнуть неприемлемое для меня слово «невозможно». Но, видно, урок, полученный в Лефортовской тюрьме за разговор на ту же тему, ничему меня не научил. Как и тогда, собеседник оказался «стукачом», а я опять простофилей и болваном.
Не прошло и недели после разговора о «подводной лодке», в КБ явился вооруженный конвой во главе с лейтенантом. Перерыли мой стол. Видно, искали секретные чертежи.
Руководство порта пыталось меня отстоять, но безуспешно. В тот же день я был отправлен в штрафной лагпункт и прямо с дороги помещен в холодный карцер. Правда, слово «холодный» не совсем точно характеризовало действительность. Если в лефортовском холодном карцере была все же плюсовая температура, то здесь, в этом каменном сарае без отопления, температура была почти такой же, как и снаружи, только без ветра. А морозы стояли до минус пятидесяти по Цельсию. «Макаровы телята» здесь окочурились бы в первую ночь. Счастье, что в карцере нас оказалось трое. Началась борьба за место в середине, а точнее, за то, чтобы выжить. Вступил в силу один из основных законов ГУЛАГа: «Лучше ты умри сегодня, а я — завтра»... Какая уж тут солидарность? Мы жались друг к другу, потому что в этом было спасение. В бесконечные часы «околевания» от нестерпимой стужи мне почему-то вспомнился карцер в фашистской фельджандармерии в Сумах, откуда удалось бежать (это был мой второй побег). В том карцере было тепло, светло и сухо. Нет, то был не карцер — то был номер люкс в «Интуристе»!.. И вновь — уже в который раз — я подумал: там ведь были «чужие», враги, а здесь — свои, наши.
Питание в карцере — стандартное, кусок хлеба в сутки и вода. Здесь она была из растопленного снега. Водопровода в этом отдаленном «штрафнике» не было.
Свободное копирование
