Послевоенное детство мое - 1

Послевоенное детство мое.

Автобиографическая повесть

Глава 1. Пенза. 1945 год

 Заканчивалась последняя зима изнурительной войны, от которой устали не только фронтовики, но и семьи, ожидавшие возвращения своих родных с фронта. О Победе пока еще никто не знал, когда она будет, но все верили, что скоро.

 В эти вечера уходящей зимы мама занавешивала окно одеялом и зажигала керосиновую лампу. К нам приходили соседские женщины и вместе с мамой вязали варежки и носки, чтобы послать их любимым мужьям и сыновьям на фронт. А мы, дети, сидели вместе со взрослыми, слушали их разговоры об окончании войны, а иногда и пели потихоньку фронтовые песни. Приходил к нам и соседский мальчик Гена, мы садились с ним на высокую скамеечку и пели для женщин "Синий платочек", "Землянку", "Огонек" и "Офицерский вальс". Особенно всем нравилась песня «Варежки». Гена был чуть постарше меня, ему уже исполнилось 8 лет. Пел он спокойно и серьезно. Начинал он тихим баском, а я подхватывала тоненьким голосом:

 Или в Ковали, или в Рязани

 Не ложились девушки спать,

 Много варежек теплых связали

 И хотели на фронт их послать…

 Все хвалили нас, украдкой смахивая слезы. Именно с этих вечеров 1945 года моя память столько лет цепко удерживает, не отпуская, мои детские переживания и воспоминания, связанные с ранним детством и моей семьей в то непростое время.

 Мой родной город Пенза раскинулся на огромном холме, на его верху- громадный парк, или мне это только казалось, тогда для меня все деревья были большими. Ниже – площадь, сквер и центральные улицы: Московская, Красная, Бакунина, Кирова, Свердлова, Калинина...

 В то время, в основном, город был расположен на восточном спуске холма, постепенно опускаясь к подножию. Здесь были два завода, река Сура с изгибом у чугунного железнодорожного моста, и железная дорога. Вот за этой железной дорогой, где частные дома перемежались с двухэтажными заводскими домами, и жила наша семья. На нашей рабочей окраине и улицы назывались соответственно: Токарная, Слесарная, Индустриальная.

 Жили мы в деревянном доме в два этажа, с двумя подъездами. Наша семья из шести человек занимала комнату в коммунальной квартире на втором этаже. В первый год войны из Харькова эвакуировали машиностроительный завод в Пензу, и прибыли семьи, работающие на нем. С этого времени в нашем заводском доме жили восемь эвакуированных семей – украинские и еврейские. Всего в доме проживали 24 семьи, все жили дружно, и по-соседски никогда не было ссор. Дети ходили вместе в школу, а взрослые трудились на одном заводе.

 Отопление в то время было печное, поэтому рядом с домом стояли сараи для дров, образуя небольшие дворы. Вокруг- пустыри и болота, вырытые траншеи для окопов и землянок, а немного подальше располагались недавно построенные бараки для переселенцев и беженцев. Вот такая была юго-восточная окраина Пензы, где прошло мое детство. Из окна нашей комнаты были видны все большие здания города, расположенные на склоне холма: корпуса военного госпиталя, областная больница, баня и хлебозавод на Тамбовской улице. Весь этот пологий спуск исхожен нами пешком, тогда не ходили ни автобусы, ни троллейбусы. А северный спуск холма вел от Дома пионеров и библиотеки имени Лермонтова к центральному рынку, и далее– к железнодорожному вокзалу. За вокзалом располагались Часовой и Велосипедный заводы, туда народ ходил на работу через весь город. Я тоже в восемь лет ходила пешком одна, записавшись в библиотеку имени Лермонтова, за шесть кварталов от дома за книгами. Но это было позже, а пока мне в марте исполнилось 7 лет и я готовилась к школе. Мама мне сшила из сукна сумку-портфель и пришила к ней широкую резинку, чтобы я могла носить ее через плечо, как почтальон,- в сильные морозы.

В семье нашей было четверо детей. Я - младшая. На войну мама проводила, обливаясь слезами, сначала папу, а потом в 1942 году старшего сына - Шуру, когда ему исполнилось восемнадцать лет.

Папа - крепкий, высокий мужчина, с бритой красивой головой и добрым сердцем, очень любил детей, и вообще, людей. Он никогда не ругался, был спокойным человеком и часто помогал людям. Бывало, зимой выпадет много снегу, сугробы огромные, а он рано встанет и вычистит дорожку к нашему общественному туалету, который был один- на 8 домов. Всем на работу к 7-8 утра, а дорожка готова, и соседи благодарили и восхищались папой. Какой дядя Степа молодец, труженик и заботливый человек!

Мама любила его одного-единственного всю жизнь, и проводив его на фронт, плакала и вздыхала по ночам. Мама была известной в нашей округе пряхой и вязальщицей с "золотыми руками". Когда она работала с прялкой и другими принадлежностями, чтобы из пучка козьего пуха сделать нитки и связать платок, я часто сидела рядом и наблюдала за ее кропотливой работой. Многих женщин мама научила прясть и вязать в войну.

 Шура - первый сын мамы и папы, был красавец и умница. До войны он закончил семь классов и двухгодичные бухгалтерские курсы, и уже начал работать. Мама очень гордилась им, говорила, что рядом живущие девушки заглядывались на него. И вот–война… Теперь и Шуру мама проводила, вся почернев от тоски и переживаний.

 Мы остались с ней трое.

Моя сестра Женя, очень приятной внешности, скромная и спокойная девушка была старше меня на двенадцать лет. Ей уже исполнилось 19 лет. Она тоже была рукодельницей, любила вязать модные в ту пору скатерти и салфетки из белых ниток. В войну с шестнадцати лет она начала работать кладовщицей на механическом заводе, и в то время была уже барышня, невеста на выданье. Сестре были подготовлены два красивых шерстяных платья и рыжая лиса- к платью, на плечи. Все это лежало в мамином сундуке, и когда мама иногда открывала его, я всегда любовалась лисой. Лиса была красивая и мягкая: пушистый длинный хвост, лапки черные и носик тоже, а на животе – мех белый, пуховый, а глазки- стеклянные. Я гладила лису по пушистой шерсти, а иногда мне позволяли примерить ее на себя. Второй мой брат Володя, или Волька,- как звали его все, и домашние и соседи, был старше меня на девять лет и был моим другом. Он нянчил меня, когда я была совсем маленькая, заботился обо мне, и я его очень любила.

 Воля в свои шестнадцать лет был боевым, шустрым парнишкой, любил шутить, незлобливо балагурить, около него всегда было много ребят, друзей и товарищей. Воля был любознателен и очень талантлив. Он много читал, прекрасно рисовал, делал чертежи лодок и машин, которые мечтал сделать, но после семилетки ему тоже пришлось пойти на работу.

К весне 1945 года он уже полгода отработал учеником в сапожной мастерской. В мастерской Волька готовил шпагат для починки обуви: крепко натягивал его и обрабатывал растопленным пахучим варом. Темный вар не сразу отмывался, поэтому руки брата были всегда в черную полоску.

Вскоре он начал приносить работу на дом. Волька вынимал приготовленные деревянные пластинки, срезал с одной стороны откос специальным сапожным ножом, и резал на тонкие деревянные гвозди. Всю весну, вечерами, я всегда была рядом с ним, наблюдала за его работой и старалась ему помогать, подавая инструменты или складывая готовые деревянные шпильки в коробку.

 Потом он стал приносить гнутые железные гвозди разных размеров, и несколько вечеров учил меня выпрямлять их. Мы выкладывали гвозди на металлическую подложку, и Воля давал мне маленький молоточек.

 -  Крепко держи левой рукой гвоздь за шляпку, и все время поворачивай,– учил он меня.

 -  Дзинь! - отвечал ему мой молоточек.

 Я, семилетняя девочка, очень старалась. Иногда попадая молоточком по пальцам, но все-таки, я научилась их выпрямлять! Наконец все гвозди выпрямили.

 - Когда-нибудь, когда я научусь, то сошью тебе сапожки…- задумчиво пообещал Волька, решив таким образом, меня похвалить.

 Я с надеждой улыбнулась в ответ, но в душе осталось сомнение…