Странно, я всю жизнь считаю, что у меня плохая память. Многое из моей жизни я уже забыла, а вот раннее военное детство помню. Помню не последовательно, эпизодами, а более всего запахами тех страшных лет. Иногда ветер, иногда дождик, запах дерева, движение облаков по небу переносят меня в те далекие дни, и я чётко вспоминаю какое-либо событие, затерянное где-то в глубине моей головы, моего сознания.
Следующий эпизод связан не со мною, а с маминым, в ту пору 13-летним братом Адольфом, пятым по счёту ребёнком в семье. Адик со своими проказами мог привести всю семью к гибели, но в то же время его имя было оберегом для его родных и в первую очередь для него самого. Так вот однажды Адик поймал ворону, собрал всю детвору и преподнёс птицу немецкому офицеру со словами: «Пан, вот тебе курка!» Ворона закаркала и стала летать по комнате. Взбешённый офицер выскочил из-за стола, за которым что-то писал, и нацелил на Адика пистолет. Он вот-вот готов был выстрелить, но взял себя в руки и опустил оружие: ведь пред ним стоял мальчик по имени Адольф...
От наказания Адик всё равно не ушёл. Ему было приказано разгружать машину с боеприпасами. Ящики были такие тяжёлые, что их тащили солдаты по двое, по трое и даже вчетвером. Никакое бабушкино заступничество на сей раз не помогло — офицер был оскорблён, хотя к бабушке он и другие фрицы относились как бы с уважением. Во-первых, бабушка была замечательной кулинаркой и всех их кормила; во-вторых, она говорила на литературном, а не на местечковом идише, и посему немцы считали её прибалтийской немкой. Делать было нечего: дедушка соединил два кожаных ремня, и Адик, надев их на плечи, таскал эти ящики по всему двору как бурлаки на Волге у Репина. Поднять ящик мальчик не мог, но задание выполнил, а потом ещё разгрузил целую машину почтовых посылок.
Кто бы мог подумать, что эти посылочные упаковки, эти мешки вражеской армии пройдут через всё моё детство и отрочество! Вот их-то я много раз держала в своих руках: мягкий серый лён, сшитый по метру и по полтора, с двумя голубыми полосами вдоль, и на этих полосах — голубой круг с фашистским орлом. Со дня освобождения Смоленщины с сентября 1943 года и до лета 1956-го, пока я не окончила школу и не уехала учиться в Москву, я носила эту мешковину на себе во всех вариантах. Не знаю, может быть, склад какой-то этой мешковины остался в Рудне после освобождения, но этого материала у нас было в избытке, и он прикрывал нашу нищету. Бабушка порола эти мешки, красила во все цвета радуги и шила нам всё: и пальто, и куртки, и платья, и постельное бельё, и даже матрасы. Конечно же, с годами наша жизнь улучшалась, нам стали покупать новые вещи, но всё это новое очень береглось, ценилось, а мешковину занашивали до дыр.
Такие воспоминания сложны для восприятия. У меня нет ни одной фотографии моего детства. Я много раз пыталась представить себя в том возрасте, но ничего не получалось. Думаю, что помнить себя невозможно. Вспоминая себя, мы вспоминаем что-то вокруг себя, что-то важное, что сохранила наша память. Вспоминая мое короткое оккупационное время, расскажу о трагическом событии в маминой семье, о событии, которое я помню всю жизнь.
Свободное копирование
