Мои воспоминания о графе Ламсдорфе очень неполны. Я только и помню, что его "кавалькады" с блестящею свитой по классному коридору, помню его громкий, звучный тенор, помню, как на одном из танцевальных уроков он учил нас делать грациозное соло, помню случай с Белопольским, наконец, помню, как мы стояли в зале, выстроенные фронтом, как нам скомандовали "смирно", и мы притаили дыхание, как затем пришел граф Ламсдорф с большой блестящею свитой и за блестящею свитой солдаты внесли скамейку и розги; наконец, помню, что граф Ламсдорф после блестящей речи, с которой он к нам обратился, произвел жестокую экзекуцию над двенадцатилетним воспитанником. Я графа Ламсдорфа очень боялся, и, сравнительно с Каменским, он мне представлялся олицетворением ужаса.
Холодная, головная жестокость графа Ламсдорфа была его личной чертой, совсем не требовалась системой и только отталкивала нас от него. Мы чувствовали, что между нами и графом Ламсдорфом лежит целая непроходимая ледяная пустыня, мы не хотели ни в чем походить на него и, наперекор ему, даже соло не хотели танцевать грациозно. Каменский был ближе к нам, и хотя он и держал себя с некоторой отдаленностью, которая требовалась его достоинством ротного командира, но он все-таки был наш ближайший и единственный воспитатель. Воспитательная же система Каменского была очень проста. Прежде всего следовало выучиться повиноваться, и это было уж потому не особенно трудно, что за всяким "нарушением" следовало сейчас же наказание. После того что Каменский вычеркнул меня из списка, я уж тщательно всякий раз ощупывал чешую, прежде чем явиться к офицеру. Выучившись повиноваться и, следовательно, достигнув известной степени благонравия, можно было подняться и на первые ступени иерархической лестницы, то есть быть произведенным в ефрейторы, в младшие, а потом и старшие унтер-офицеры, а наконец, и в фельдфебели. Подобное более возвышенное положение не делало дальнейшего воспитания более трудным, пожалуй, оно даже облегчало его. В области исполнительности унтер-офицер, например, чувствовал себя гораздо свободнее, а повелевать-то было уж и совсем не трудно, тем более что власть сейчас развивала известные аппетиты. Унтер-офицер мог оставить воспитанника без обеда, а фельдфебель даже и без отпуска. "Чиновники" следили и за внешним поведением воспитанников, за обедом они разливали суп, раскладывали кушанья и очень легко проникались сознанием своего более возвышенного положения. Одним словом, наука власти давалась легко и не требовала никакого умственного напряжения. Это была единственная наука, в которой воспитанники со средними способностями делали наибольшие успехи.
Свободное копирование
