Из прошлого и настоящего - 88

 Эти мысли повторяет Писарев не раз в своих последующих статьях. "Дайте мне человека, с человеком хочу возиться", — говорит он. И этому человеку он нигде не навязывает своих взглядов, не дает ему катехизиса, не предписывает ему заповедей. Он хочет действовать, как фермент, шевеля и расшевеливая мысль и возбуждая ее на самостоятельную работу. Он не поучает, он только думает и вызывает читателя думать вместе с собою. Вывести мысль из инерции, возбудить критическую самостоятельность мысли и пробудить личное чувство — вот все, к чему Писарев стремится и чего он желает достигнуть. В одной из статей Писарев говорит, что с каждым в жизни бывает, когда одна какая-нибудь мысль, одно слово заставляют его очнуться и приняться за внутреннюю перестройку, и тогда-то начинается генеральное выкидывание за борт. Это-то "выкидывание за борт" и есть начало того спасительного обновления, без которого невозможна разумная жизнь. И Писарев во всех своих статьях роется на всякие лады в своей душе и в душе читателя, возбуждая его на подобную работу. Считая умную и развитую личность основанием всякого порядочного общежития, Писарев заботится только о ней и думает, что всякое другое понимание общественно-критических задач не приведет ни к чему. Поэтому ему кажется, что наша литературная критика берется за дело не с того конца. Если у нас есть только личность, но нет общества, то как же судить об обществе, как наблюдать за проявлениями его жизни, когда общества нет и когда жизнь общества ни в чем не проявляется? "Задача действительно мудреная[1], — говорит Писарев ("Схоластика XIX века"), — и за решение этой задачи критика наша берется ("сколько мне кажется", — прибавляет он) не так, как следовало бы. За неимением общества она старается его выдумать; она пытается привить к нам общественные интересы и истощается в благородных, но бесполезных усилиях; она забывает, что критика может только обсуживать существующие явления, выражать потребности, носящиеся в обществе, а не порождать новые явления и не будить в обществе такие потребности, для которых еще нет почвы в действительности". Таким образом, Писарев желает, чтобы общественно-умственное движение шло снизу вверх, а не сверху вниз, и политическим прогрессивным влияниям противупоставляет психологические влияния.

 Это любопытная особенность в критике-публицисте того времени, когда шло такое сильное обновление в области политических понятий. Но это объясняется его взглядом на политическую зрелость. В "Реалистах" он говорит: "Кто в Англии считается дураком[2], тот в Турции мог бы прослыть за очень порядочного человека. Когда общество доходит до известной высоты развития, тогда оно начинает требовать от своих членов, чтобы у них были определенные и сознательные убеждения и чтобы они держались за свои убеждения. Кроме обыкновенной честности, является тогда еще высшая честность— честность политическая. Воспитавши в самом себе великое чувство политической честности, общество начинает вменять его в обязанность каждому из своих членов, и тем более таким людям, которые, опираясь на свои умственные дарования, присваивают себе право действовать словом или пером на развитие общественных убеждений". Таким образом, как бы отодвигая политическую зрелость и устраняя политику из критической области, Писарев в других своих не критических статьях отводил ей место и в политических и экономических вопросах шел рука в руку с Чернышевским. Только в вопросах бытовых и личных он держал себя вполне независимо и, при всем своем глубоком уважении к Добролюбову, обвинял его не раз в уступчивости и непоследовательности. В одном месте "Реалистов" Писарев говорит, что если бы Белинский и Добролюбов поговорили между собою с глазу на глаз, с полною откровенностью, то они разошлись бы между собою на очень многих пунктах. "А если бы мы (Писарев) поговорили[3] таким же образом с Добролюбовым, то мы не сошлись бы с ним почти ни на одном пункте. Читатели "Русского слова" знают уже, как радикально мы разошлись с Добролюбовым во взгляде на Катерину, то есть в таком основном вопросе, как оценка светлых явлений в нашей народной жизни". Добролюбов говорит, что Катерина — "светлый луч в темном царстве", а Писарев делает ей такую характеристику: "Вся жизнь Катерины состоит из постоянных внутренних противоречий[4]; она ежеминутно кидается из одной крайности в другую; она сегодня раскаивается в том, что делала вчера, а между тем сама не знает, что будет делать завтра; она на каждом шагу путает и свою собственную жизнь, и жизнь других людей; наконец, перепутавши все, что было у нее под руками, она разрубает затянувшиеся узлы самым глупым средством — самоубийством, да еще таким самоубийством, которое является совершенно неожиданно для нее самой". Оценку Добролюбова Катерины Писарев называет увлечением; он говорит, что Добролюбов поддался порыву эстетического чувства и что "ни одно светлое явление не может ни возникнуть, ни сложиться в "темном царстве" патриархальной русской семьи, выведенной на сцену в драме Островского".