Я, однако, забежал немного вперед. В Париже, как и раньше, я остановился в "Мишодьерке", как мы называли Hôtel Molière. Михайлов был уже там и не только познакомился, но и сблизился с m-me Maxipe и со всею ее компаниею. Компания эта была по преимуществу женская, и в беседах ее преобладал "женский вопрос". Политические убеждения компании были республиканские. Наполеона ненавидели. M-me Maxime делала иногда для своих друзей вечера, и тогда очищался средний, самый большой номер бельэтажа гостиницы, где и принимались гости. Разговор, по крайней мере за мое время, вертелся на Наполеоне III и на Прудоне. Наполеону доставалось за его императорство, а Прудону — за его нападки на женщин. Вечера эти всегда были очень оживленные и шумливые, а иногда даже пелись и песни политического содержания (стихи, особенно политические, французы сейчас же перекладывают на музыку). Когда предлагалось компании пропеть что-нибудь, ставни на улицу запирались. Самой горячей и неукротимой но всей компании была сама m-me Maxime, полная, некрасивая и неопрятная женщина, шея которой, как говорил Михайлов, была всегда черна, как сапог. Во всяком случае, Михайлов был наполовину прав. За нею следовала Женни д'Эрикур, тонкая, нервная молодая женщина, непримиримый враг Прудона, и еще, тоже нервная, тонкая и молодая женщина, и тоже непримиримый враг Прудона, и тоже Женни, но фамилию ее я забыл, хотя она была умнее и талантливее m-me д'Эрикур. Эти горячие люди, мечтавшие о свободе и равенстве, всегда были наэлектризованы и всегда ждали какой-то перемены. Раз m-me Maxime, несколько опоздавшая, приходит в волнении, точно за ней гналась по пятам революция, и таинственным шепотом говорит:
— S'échauffe, s'échauffe! {Возмущение растет, возмущение растет!}
Но никакого "s'échauffe" не оказалось, и в Париже все было спокойно. Это "s'échauffe" выражало только настроение и желания самой m-me Maxime. Не знаю, дожила ли она до теперешней республики.
Свободное копирование
