Эпилог - окончание пролога - 3

Глава 3. ВИЗИТ ВИТИ

После завтрака наши очаровательно не худенькие женщины запрессовываются в двойной спальник в "Кают компании", как называем мы Жорину, более просторную палатку. Сидя у дамских ножек, Жора поёт драматическим баритоном, аккомпонируя на гитаре, а спрессованные дамы грустно подпевают из спальника:

Солнца не бу-удет, жди, не жди, -

Третью неде-елю льют дожди...

Песня - традиционна: ею начинаются затяжные Жорины концерты, посвящённые ненастьям. А куда они спровадили Виктора? Грибы и рыбалка сегодня бесперспективны, разве - за малиной?... Дело в том, что Витя любит петь в хоре. Но, как только он начинает петь звучным лирическим баском, то любой могучий хор, даже хор Пятницкого в крепком подпитии, тут же обескураженно умолкнет, потому что Витя безошибочно находит ту, неповторимую, трагическую тональность, при которой всем слышно, как красиво поёт только он, а остальные фальшиво и жалобно подвывают, как стая бездомных псов. И все, кто знаком с Витиным могучим вокальным даром, прежде чем запеть, убеждаются, что Витин красивый, сильный бас находится на безопасном расстоянии.

Я тоже люблю петь. И охотно бы присоединился к квартету под управлением Жоры, превратив его в квинтет, уменьшив своим драматическим баритончиком острый дефицит мужских голосов, но... от горячего кофе, или от мокрой погоды, глаза закрываются и я погружаюсь в тёплые грёзы спального мешка, наполненного по верхнюю клеванту сновидениями... и сколько их затаилось там, в глубине спальника, ещё не приснившихся снов?...

В тот блаженный миг, когда первая грёза робко выползает из подкорки, протискиваясь, как через шкуродёр, в круто закрученную мозговую извилину, по ногам моим прокатывается что-то столь тяжеловесное, что спросонок я грешу на асфальтовый каток и нервно вскрикиваю: такие чугуннолитейные грёзы не для моей очень нервной системы!

-- Извини, Саша, -- бормочет Виктор, заползая в палатку с грацией дождевого червяка, чтобы не задевать мокрую крышу палатки. Завершает своё сокрушительно пульсирующее движение внутри палатки Витя тем, что отдавливает одно из моих рёбер и размалывает в порошок своим крупногабаритным организмом печенье, оставшееся от завтрака.

-- Саш, вчера коснулся ты оч-чень, оч-чень интересной темочки: о мировоззрении довоенном и военном. Действительно, каждое поколение носит в себе своё время и объективно...

-- О-ой, Вить, потом-м-м... -- издаю я жалобный стон, -- вздремнуть хочу... вчера, после разговора, долго не спал... вспоминал... да! А не было ли на фотографиях власовцев приметного лица со шрамом на лбу и рассечённой бровью? А?

-- Бы... было! - удивляется Виктор, -- было такое лицо! Только не на параде. Там крупным планом попали в объектив человек двадцать... а "лицо со шрамом", ну, и определеньице по Конан Дойлю! -- оно на другой фотографии... Ага!... тебе уже не до сна!? Тогда, давай по порядочку... Ты заметил, что стОит на серьёзе заинтересоваться чем-то и провидение тут же подбрасывает нужную информацию? Иногда её предчувствуешь, о ней думаешь, и - вот она! -- тут, как тут! В тот день обедал я в кафе с чешским коллегой, который, как и я, "искал жемчужные зёрна" в куче архивного навоза. Звали его Карел. Пражанин. Окончил исторический, хорошо говорил по-русски. Под впечатлением от фотографий, заговорил я о власовцах. Оказывается, Карел в детстве жил в Раковнике и был знаком с власовцами, а его старшая сестра даже венчалась с унтер-офицером власовской армии! И пригласил меня Карел к своей старшей сестре Боженке, которая жила в Праге с двадцатилетним сыном. Не долго длилось замужество Боженки, -- время было такое, -- но остался сын, и дала Боженка сыну оч-чень, оч-чень русское имя в честь мужа, которого боготворила и осталась верна ему на всю оставшуюся жизнь...

Умолкнув в этом трогательном месте повествования, Виктор заёрзал, что-то выковыривая из себя, не то - лишнее ребро, не то... Я хочу спросить, как назвала Боженка сына, но тут же забываю, увидев, что Виктор извлекает из-под себя... мою любимую алюминиевую кружку! - расплющенную так, будто бы по ней проехал груженый самосвал!! Распрямив кружку пальцами, Виктор невозмутимо продолжает:

-- Судя по тому, как Боженка обрадовалась приходу Карела, видно было, что встречаются они не часто. Заверив нас, что сын её скоро вернётся с работы и мы поговорим за рюмочкой "палинки" (чешской водки). Боженка захлопотала на кухне, спеша что-то приготовить, а нам дала, чтобы не скучали, семейный альбом. По русски Боженка говорила с трудом, помогая жестами. Зато, по её словам, сын её говорит по-русски хорошо и разговаривать с ним будет легко. По просьбе Карела, миловидная, полненькая, Боженка, по девичьи зардевшись, достала из комода свадебную фотографию в простецкой деревянной рамочке.

Видно было, что фотографию берегли и от света, и от посторонних нескромных глаз. А держали в руках её часто: лак на рамочке от рук стёрся. Фотография поглотила всё моё внимание, и пока милая хозяюшка хлопотала на кухне, я внимательно разглядывал фотографию, стараясь не пропустить ни одной детали. Потому, что там было запечатлено подлинное мгновение Её Величества Истории без ретуши и политики.

В центре фотографии был свадебный стол, на котором царило буйное обилие деликатесов из одинаковых армейских пайков, а вся мужская половина гостей за столом была в форме РОА. Во главе стола стояли, обнявшись, очень красивые, совсем юные жених и невеста. И хотя с тех пор прошло два десятка лет, я сразу узнал в невесте нежную, застенчивую Боженку в белом платице, которое в талии было ей уже тесноватым. А по сторонам от молодых стояли дрУжки с полотенцами и по гусарски лихо поднимали стаканы с мутноватой палинкой. И у того дружки, который справа от жениха стоял, лоб был рассечён шрамом...

-- Какая бровь? - спрашиваю я и замираю в ожидании ответа.

-- Вот эта. С этой стороны... справа... со стороны стакана. Я на шрам внимание обратил: думал -- повоевал парнишка. Не высокий, но в плечах широкий... коренастый.

-- Точно... Мотор! - шепчу я, потому что голос перехватило. А Виктор продолжает:

-- Другой дружка долговязый, высокий. А лицо... просте-ецкое и удивительно доброе. Курносое и улыбчивое. И на фото улыбка у него - шире комнаты!

-- Это же Америка!! - восклицаю я, догадавшись по описанию улыбки.

-- Почему - Америка? Это в Чехии...

-- Кликуха - Америка! Кореш Мотора!...

-- Мотора? от чего? - ещё глубже залезает в непонятку Виктор.

-- Да кликухи это! Потом объясню! Ты рассказывай! Кто ещё на фото??

-- Много... молодых, красивых, весёлых... Жених приметный... из эмигрантов... княжеский отпрыск... лицо аристократа... у нас в России за такие благородные лица к стенке ставили, пока свиномордая гебня русскую породу напрочь не извела, наплодив свинорылых потомков! Нос у жениха прямой, тонкий, волосы вьющиеся, глаза большие - взгляд открытый, брови - вразлёт... и нашивки унтера... так что - не из советских - заграничный отпрыск княжеский.

-- Не княжеский отпрыск, а Князь! Вещий Олег! Кликуха -- Князь... или -- Вещий...

-- Ну и клички у вас... с фантазией. А у тебя какая?

-- Граф... а ещё Монтекриста!

-- Ну и ну!... Да! Вспомнил! А жених-то, действительно, - Олег!! Боженка сына Олегом назвала в честь отца!!!... Ну, дела-а... Мне об этом Карел сказал, когда я удивился, что имя сына Боженки редкое даже в России, а не то, что в Чехословакии!

-- Вот теперь-то - всё сошлось... весь пасьянс вышел! -- шепчу я с перехваченным от волнения горлом.

-- Ты что, Саш... был там? - ТАМ!!? - почему-то шепотом кричит Виктор.

-- Смотря где - там... я был в спецдетдоме для детей социально опасных... пацаном антисоветским! А воевал в армии вполне советской. Это, как у Достоевского: у него герои долго и нудно думают умные мысли, а потом поступают наоборот. Этим жизнь отличается от советской литературы, где у персонажей нет сомнений, как у автоматов по продаже сосисок: спустил двугривенный - дзынь! - на! -- горячая сосиска без гарнира и вариантов! Если бы я знал... но что можно было знать и предполагать, в "Странной войне", в которой бежавшие из лагеря, матёрые контрики создавали партизанские отряды против немцев, а коммунисты и гебня верой и правдой служили фашистам!? Вещий Олег, Мотор и Америка поступали по тем убеждениям, которые в них вколотила гебуха. А я - наоборот.

Хотя случай был - подправить ход биографии... Ведь каждая судьба многовариантна. Если б не туда пошел, не то сказал... Не смотрю я кисло на судьбу свою, но хочется... так хочется! -- прожить и другие варианты моей же собственной судьбы! Под конец войны хотел я дезертировать, чтобы остаться за бугром. Однажды чуть не примкнул к весёлой компании... уехал бы с ней в Аргентину... стал мачо, -- пас бы коров и звали бы меня Дон Иоганн Мигуэль Базиль Юлиа де Сандро! Да одно такое имячко собранное из имён моих предков, -- дорогого стоит! А плюс жена - горячая метисочка и мои потомки русско-аргентинских кровей бурятско-испано-индейской породы! Эх, мечты! И почему все люди на планете живут, как люди, а мы навсегда обречены копошиться в советском дерьме?

-- Саш! Знаешь анекдот: "маленький червячёк спрашивает папочку: почему другие червяки живут во фруктах, а мы - в дерьме? А потому, сынок, что мы любим Родину!"

-- Вить! Я потом расскажу про Князя, Мотора, Америку - это та-акие парни!! Где они?

-- Увы... Судьба полка, -- одна из трагедий того, по-скотски, позорного времени... когда советский раб радовался победе над Германией.

Виктор рассказывает обстоятельно и несколько занудливо, как лекцию читает:

-- Весной сорок пятого было в Праге чешское подполье, имевшее связь с союзниками и с советской армией. Это подполье, возглавляемое чешскими патриотами, было так же нужно НКВД, как чирей на заднице. Ведь Лубянка уже выкормила правительство для Чехословакии, которое чавкало из ладошки Берии, облизывая ему не только ладошку. Гебня решила осчастливить чехов варшавским вариантом уничтожения подполья руками немцев. Для этого надо было вывести чешское подполье из подполья (каламбурчик!) по варшавскому варианту, который был примитивен, как топор, но так же безотказен: спровоцировать восстание, наобещав патриотам поддержку десантом, прорывом танковой армии и так далее, а когда восстание начнётся, то притвориться глухими и дать возможность немцам спокойно сделать грязную, кровавую работу по ликвидации подполья.

В Варшаве такой вариант получился - блеск! Сигнал к началу восстания передала из Москвы польская радиостанция имени Костюшко условными словами: "Поляк! Подай руку Красной Армии!". И...

Два месяца восставшие варшавяне, большой кровью, удерживали мосты через Вислу для переправы Красной армии, но она начала переправу через Вислу ТОЛЬКО после того, как немцы, расправившись с польскими патриотами, взорвали последний мост. И тогда русской крови в Висле было больше, чем воды!

А до этого в Варшаву можно было маршировать по широким мостам, совсем без потерь. Вся Варшава была в руках восставших и ни одного немца в Варшаве не было! Первые две недели немцы даже не пытались вернуть Варшаву, полагая, что она давно занята советской армией.

Два месяца американцы просили у Сталина разрешение на использование аэродрома в Варшаве для высадки десанта, чтобы спасти варшавян, но Сталин резко ответил, что будет сбивать все самолёты, приближающиеся к Варшаве. И Рузвельт перестал настаивать. Ему было наплевать и на поляков, а тем более, на предстоящие дурные потери советской армии. Это было ему до фени, как и Сталину. "В России народу - что песка, -- не вычерпать", -- писал Горький. И эта концепция лежала в стратегии "Странной войны".

Тогда немцы, осторожно, опасаясь подвоха, снова заняли Варшаву и методично, не спеша стали уничтожать восставших варшавян. Спешить немцам было некуда, они уже понимали подлость Красной Армии. Знали, что русские, не допустят помощь американцев и терпеливо подождут, пока не будет уничтожен последний восставший поляк. Но не всех участников восстания смогли уничтожить немцы. Некоторым полякам удалось спрятаться. Но есть на то смерш и советская гебня. Тех повстанцев, которые остались в живых, расстреливали "освободители" Варшавы, которые получали за это ордена и медали "За освобождение Варшавы". Это самая позорная медаль, медаль для палачей из НКВД и смерша.

Этой блестящей операцией по уничтожению поляков руками немцев и НКВД руководил представитель ставки маршал Жуков! Чтобы заполучить такое доверие Сталина, Жуков предал Берии всех своих соратников. Что стоило этому нелюдю отправить на тот свет ещё миллиончик дурных ванек ради того, чтобы уничтожить сотню тысяч янеков. Зато, навсегда заполучить для России самого злейшего врага - Польшу!? И знаешь, Саша, когда я вспоминаю про Катынь и Варшаву, мне оч-чень, оч-чень стыдно, что я - русский! От имени "братской Польши" так и хочется лягнуть себя под зад за это! Стыдно быть русским после позорной "Неизвестной войны"!! Невозможно, чтобы поляки простили русских. Я не верующий, но знаю: не допустит Бог, или рок, чтобы поляк побратался с русским палачом! Слишком велико у поляков чувство омерзения к русским подлым рабам!

В Праге гебуха применила испытанный варшавский вариант. Подбросила подполью дезинформацию о том, что немцы хотят уничтожить исторический центр Праги "Старо Място" и "Карлов мост" (будто бы немцам больше делать нечего!). А потом осталось только назначить дату восстания. И первого мая на улицах Праги выросли баррикады. Началось Пражское восстание. Но тут же чехи поняли, что Советская Армия предала их, оставив тет-а-тет с эсесовской дивизией, командиры которой с недоумением разглядывали баррикады, которые могли бы защитить горожан от конных рыцарей, но не от самоходок, выведенных на прямую наводку.

Отчаянный призыв по радио, с которым обратились обманутые чехи ко всему миру, был прощанием с этим миром, а не призывом о помощи - спасать обманутых чехов было некому: союзники были далеко, а те, кто возглавлял Советскую Армию, включив рации на приём, хохотали, слушая мольбы о помощи обречённого чешского подполья. Капкан для доверчивых чехов сработал, теперь дело было за немцами: педантично, по графику, с перерывами на обед, добивать и добивать пойманных в советский капкан, беспомощных чехов, сдуру вылезших на экзотические баррикады.

И вдруг!... в историю вмешалось чудо, не предусмотренное советскими генералами. Призыв восставших пражан был услышан в штабе Первой дивизии РОА, которой командовал генерал Буняченко... ты, Саша, запомни: Сергей Кузьмич Бу-ня-чен-ко! Как историк, предполагаю я, что через пару десятков лет проклянут Жукова и с облегчением забудут русские люди позорные имена современных генералов и маршалов, на совести которых кровь миллионов русских людей, смешанная с дерьмом подлой сталинской политики, но никогда не забудут чехи светлое имя власовского генерала Буняченко, которым будет гордиться всё человечество! Буняченко -- не из тех холуёв, которых Сталин увешивал золотыми и алмазными звёздами за угодливость. Потому-то был он генералом не Советской армии, а Власовской!

Зная об антифашистских настроениях личного состава дивизии, Буняченко принял дерзкое решение: силами одной своей дивизии вступить в Прагу и спасти чешских патриотов. Штаб дивизии Буняченко находился километрах в двадцати от Праги в городке Кладно, а полки, в том числе и полк в Раковнике, были расквартированы неподалёку. Двадцать километров для пехоты - разминочка, и на рассвете власовская дивизия, с ходу сокрушив оборонительные рубежи немцев на западе Праги, вступила в город и сходу начала уличные бои.

По описанию очевидцев, такому сражению, которое было в Праге, не было равных. Сражались не дилетанты тотальной мобилизации. Насмерть сошлись виртуозы войны! Дивизия Буняченко, укомплектованная из молодых русских парней, прошедших огни, воды и сталинские лагеря, насмерть схватилась с отборной дивизией из кадровых эсэсовцев, прошедших великолепную немецкую выучку. А кроме выучки, имели немцы доты в парках и пулемётные гнёзда на перекрестках. И, всё-таки, победил боевой дух власовцев, сплавленный из ненависти, удали и лихого русского "авось"!

В первую очередь власовцы захватили немецкие оружейные арсеналы в Праге и раздали оружие повстанцам, рассчитывая на их активную поддержку. Но, к удивлению власовцев, большинство чехов не умели стрелять! А как они собирались отстаивать свои средневековые баррикады?? Зато чехи были проводниками по чердакам и подземным городским коммуникациям, а, главное, -- расторопными санитарами, организаторами медпунктов, госпиталей, кухонь... Два дня и две ночи не смолкала канонада на улицах Праги. На третье утро осела пыль от взрывов, развеялся дым пожаров. Стихли пулемётные и автоматные очереди - немцы подняли белые флаги. Но дорого обошлась для дивизии Буняченко эта победа: за счёт убитых и получивших тяжелые ранения, состав дивизии сократился на треть.

Разоружив немцев, дивизия Буняченко покинула Прагу, выполняя приказ, полученный от Власова: не вступать в контакт с Советской Армией! Но тяжело раненых пришлось оставить в Праге: на пути к союзникам дивизию Буняченко ждали бои с немцами. Новое правительство Чехословакии, благодарное власовцам за своё спасение, клятвенно заверило Буняченко в том, что они жизней своих не пожалеют, но сберегут раненых русских! Наивные чехи думали, что теперь они хозяева в Праге. Да, чехи отдали свои жизни... но раненых власовцев не спасли.

Командиры РОА, лучше чехов знавшие трусливое скудоумие и подлость командования Советской Армии и зависимость их от гебни и смерша. И не были они уверены в том, что чехи останутся хозяевами в Праге, как и в своей стране. Но надеялись на то, что ранения, полученные солдатами РОА при освобождении Праги, будут достаточным основанием для их помилования. Ведь есть же такой закон для штрафных батальонов! Да и другого выхода не было ни у Буняченко, ни у чехов. Не могли тогда предполагать ни чехи, ни власовцы то, что освобождение ими Праги усугубило их вину перед Берией и Сталиным, планы которых они сорвали, не позволив немцам уничтожить чешское подполье и активных пражан, способных отстаивать свободу Чехословакии! Осыпаемые цветами и поцелуями чехов, покидали Прагу солдаты РОА, с тяжестью на душе оставляя раненых друзей.