Эпилог - окончание пролога - 1

ЭПИЛОГ - окончание пролога

=======

ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ ПОСЛЕ ВОЙНЫ.

Время - 4 июля 1965 г.

Возраст - 38 лет.

Место - река Агидель.

"Да! Непредсказуемо будущее России!

Но!! Ещё более непредсказуемо её прошлое!"

(Уроки истории)

Я плачу, я слёз не стыжусь и не прячу,

Хотя от стыда за страну свою плачу.

(Г. Плисецкий).

Глава 1. ДОЖДЬ.

Просыпался долго, неохотно. Если б не такой настырный будильник, как мочевой пузырь, - не стал бы просыпаться: по крыше палатки сонно, монотонно барабанит моросящий дождик. Всё проспал бы я лето, но нет в спальном мешке туалета! Похолодало, моросит, значит, циклон и надолго. От такой мысли настроение - ооп! - выпадает в осадок. Не только я не в духе, судя по чертыханиям Жоры, которыми сопровождются его общение с костром, не желающем гореть под дождём.

Сегодня дежурят Жора и Света. У костра Жора мокнет один, -- экономит супругу. Не дожидаясь моего пробуждения, Эля учесала в гости к Свете. Обе они могут пережить длительное молчание только во сне. Конечно, если снятся сны с разговорами. Судя по приглушенным спальниками голосам, все проснулись и предаются блаженной утренней неге, как люди, плюющие на глупый предрассудок: умываться по утрам, -- тогда, когда умываться хочется меньше всего.

Стоя за кустиком я, без отрыва от неотложного дела, которое выковырнуло меня из спальника, созерцаю окружающий печальный пейзаж. Над свинцово угрюмой рекой в промозглом безветрии стоят, зацепившись за низко висящие тучи, причудливые столбы тяжелого густо-серого тумана. А из туч моросит, будто б дождик висит между небом и землёй мокрой, серой кисеёй. Зябко маленьким дождинкам капать в холод земляной и цепляясь за листочки, и сливаясь капля с каплей, они падают на землю, крупной горькою слезой...

Давно заметил медицинский факт: при освобождении мочевого пузыря появляется позыв на стихи. Не спроста Парацельс написал, что душу в мочевом пузыре отыскал! Значит, должна быть и обратная связь, -- мочегонные стихи! Писал же кто-то: "Меня тошнит стихами!" Медики говорят: "действие каждого средства индивидуально". Вот Лев Толстой музу стихотворчества на дух не принимал! Идиосинкразию на стихи имел... "глупой словесной акробатикой" называл. И Пушкина принципиально не читал.

Действительно, если есть человеку, что сказать, -- зачем мучить слово, втискивая его в прокрустово ложе меж размером и рифмой? А... песня?! "От песенок Беранже трясутся троны, качаются церкви"!! Песня - это сила! Есть и у нас безымянные Беранже! - и я вспоминаю частушку от которой скукожилась барабанно помпезная советская поэзия безыменских, светловых и, иже с ними, холуёв.

Сверху молот, снизу серп, --

Это наш советский герб!

Хочешь жни, а хочешь куй,

Всё одно - получишь х...!

Подхожу к обрыву. Вижу, там, где была голубая весёлая речка, мчится мутный пенистый поток в круговерти которого исчезли и уютный галечный пляж, облюбованный нами вчера для высадки, и травянистый пойменный лужок, на котором мы чуть-чуть не поставили палатки. Погрузилась под воду часть склона к поляне, на которую затаскивались мы вчера, преодолевая две силы: притяжения земли и женского тяготения к речке, -- подальше от леса.

В глинисто-мутных водоворотах, закручивающих пену близкого переката, кружатся ветки, брёвна, а то и целые деревья, смытые бурной рекой. А с переката доносится уже не сонное ласковое журчание, а злобный рёв большой воды, одуревшей от половодного могущества.

С трудом вчера настоял я на том, чтобы ставить палатки на высокой поляне, хотя таскать сюда байдарки и шмотки далековато. Но когда обнаружили на поляне хрустально чистый родничёк с очень вкусной водой, -- спор прекратился. А остановись бы мы на ночлег внизу, на пойменном берегу с пляжиком, который так очаровал женщин?... а ночью, когда река стала подниматься... а во тьме кромешной, при вспышках молний... эх, как шустро сигали бы мы туда-сюда и обратно по крутому скользкому склону, подхлёстываемые проливным дождём!... И видочек был бы - пиши с натуры "Последний день Помпеи"! В такое приключение я попадал и имею по такому сюжету опыт самый ценный, -- горький.

Наши палатки, провисшие от тяжести намокшей парусины, на растянутых порывами ветра растяжках, печально нахохлившись, стоят над высоким берегом реки, навевая меланхолию, как картина "Над вечным покоем". Грустная, тихая левитановская безнадёга... И, быть может, любоваться таким "покоем", на фоне низких, тяжелых туч, предстоит, если не вечно, то долго... по срокам моего мотыльково краткого инженерного отпуска на двадцать четыре рабочих... плюс пять дней отгула и четыре за дежурства в дружине, а ещё выходные...

Ништяк! "Тише едешь - морда шире!", говорят бродяги. "Чем жопы ширше, тем сплочённее армейские ряды!", ностальгируя по довоенным могучим телесатым красноармейцам, вздыхал старшина в учебке, созерцая наши зыбкие силуэты в бриджах, наполненных прохладным ветерком, а не могучим армейским духом.

Ништяк. Путешествие начинается. Мы потерпим, подождём, проживём и под дождём. Полазим по пещерам, вблизи Каповой. Быть может, и там есть наскальные рисунки, которые, дополнят и прояснят очень уж абстрактные рисунки Шульган-Таша!? Наговоримся, отъедимся, отоспимся... под шум дождя так сладко спится! "От сна ещё никто не умирал", успокаивает четырнадцатая заповедь.

Сбросив с плеч сырую штормовку, с довольным кряхтением залезаю в тёплый сухой спальник, заполненный сонным уютом. Но, во время нежного слипания моего сознания, сиреч души, со сновидениями настоящими, будущими, прошлыми и пришлыми, которые, нетерпеливо толкаясь, попёрли гамузом из духа в душу, -- вот в эту дивную минуту Жора начинает стучать по алюминиевой сковородке, оповещая животный мир, в радиусе до километра, о том, что завтрак готов. Создаёт он нам рефлекс на бряканье, как у слюнявой собаки Павлова.