* * *
На тихом, аккуратном деревенском кладбище, в стороне от немецких могил, хороним старлея, рядовых Попова и Фролова, укрытых с головой шинелями. Тут у них последний привал. И русская могила на австрийском кладбище роднит нас с жителями этого дорфа, напоминая, что все мы жертвы этой проклятой войны, затеянной сволочными правителями. Курносая - не только ссорит, она и помирить может.
Складываем пирамиду из крупных камней, надпись пишем на фанерке. Комендант и староста позаботятся о постоянном памятнике. Поверх пирамиды Акимов каску кладёт. Последнюю каску, оставшуюся в роте, -- каску Петра Фролова. И фамилия внутри каски выцарапана: по хозяйски у него всё... было... земля ему пухом... и соседям его... Отсалютовали над могилой, как положено.
И стал командовать нашей ротой командир взвода первой роты, младший лейтенант, произведённый в офицеры из сержантов. Типичный "Ванька Взводный", образца военного времени. Начальство, как и родителей, не выбирают. Наше дело солдатское: ешь глазами начальство и не чавкай, -- блевать потом будешь.
Выбраться бы из этой альпийской романтики без таких грустных вех на героическом пути, как эта братская могила. Когда войне конца не видно, то смерть, это -- само собой... что за война без смерти? Пионерская "Звёздочка"? Так что, знали: не сегодня, так завтра, -- твой черед. А если ранение, -- значит, повезло по службе и в личной жизни! Как будто бы жизнь бывает личная, безличная... безналичная... Но погибать сейчас, с головой набитой до отказа мечтами о будущей жизни! - какая дурацкая нескладуха!!
Молча топает угрюмая рота. А с утра -- какие все были резвые! Только я, каким был, таким остался -- задумчивым. И разговаривать не хочу, потому что
"От всякой беды есть два лекарства: время и молчание, сказал Граф Монте Кристо"
И с какого гвоздя сорвался этот мессер осатанелый? Зачем, дожигая в цилиндрах могучего мотора, быть может, последние капли бензина, мчался он не на юг, где ждали его жизнь и свобода, а на север, где война, где настороженно щетинятся в небо зенитные орудия и счетверённые пулемёты, а на аэродромах изготовились к прыжку в небо заправленные боекомплектом истребители?
Зачем он с бессмысленно злобной расточительностью расходовал драгоценный боезапас для того, чтобы "причесать" беззащитную колонну пехоты, уходящую в тыл тогда, когда война сама по себе рассосалась по ласково зеленеющим альпийским долинам? Значит, за штурвалом был не немец. Немцы рассчетливые. Даже чересчур...
Чудится мне в этой бессмысленной злобе что-то родное... как если бы за штурвалом мессера был кто-то из друзей моего переполненного ненавистью детства, кто-то из тех, у кого не осталось в этой жизни ничего, кроме желания мстить, у кого не было из войны другого выхода, кроме такого, на котором можно разменять свою окаянную жизнь чесеирскую на несколько советских. Будто бы мятежная душа Ежака вселилась в этот мессер, чтобы мстить, мстить! Даже после смерти мстить!!
"Боже, -- сказал Граф, -- иногда твоё мщение медлит, но тогда оно ещё более грозным нисходит с неба!"
Свободное копирование
