Ремеслуха - 6

* * *

Бараки - спутники всех Великих Строек. Уралмашевские бараки - зловещие создания самой героической - Первой пятилетки! Бараки - не просто временное жильё, это иной мир, фантастически кошмарный. Убожество, созданное в таких размерах, потрясает величием, как амёба, размером с кита! Величие Уралмашевских Бараков можно постичь воображением, но невозможно увидеть, окинув их взглядом - так огромно пространство, заполненное унылой геометрией одинаково безобразных строений, чередующихся в зловещем ритме: ...барак - сортир - помойка - барак - барак -- сортир - помойка - барак - барак - сортир - помойка -- барак... и так далее до самого конца, который так же далёк, как конец стихотворения про попа и его собаку. Одно и то же и так - до самой бесконечности: меж двух бараков - сортир и помойка. Жуткая ритмичность гигантского скопища, одинаково уродливых, похожих на овощехранилища, приземистых строений, плотно начинённых людьми, -- не просто давит, а вдрызг расплющивает самую заскорузлую психику!

Даже зима не в силах прикрыть барачное уродство белоснежной косметикой. Но зимой, хотя бы, исчезает зловоние помоек и сортиров, вместе с изумрудными мухами, которые всё лето украшают уныло серый барачный быт. А в сортирах, заметённых сугробами, зияют зловещей чернотой пустые дверные проёмы, потому что с приходом уральских морозов интерес к придворным сортирам у обитателей бараков вымерзает начисто и, наиболее предприимчивые, рационально используют на дрова уже не нужные двери сортиров, резонно полагая, что, едва ли, найдётся любитель острых ощущений, который морозной ночью проложит в сугробах тропу в сортирную темень, где в зловещем мраке из-под скрипящих, прогнивших стульчаков, готовых рухнуть, жутко торчат, затвердевшие до алмазной твёрдости, острые сталагмиты дерьма, похожие на колья Дракулы. А от короткого летнего сортирного сезона на побеленной дощатой стенке остаются эротические рисунки и слова последнего визитёра: "О, как морозно в ноябре, когда удобства во дворе!"...

По вечерам плотная тьма угрюмо густеет в окнах бараков. Электричество в бараках отключают регулярно и своевременно: с наступлением темноты. И в кромешной тьме за этими, с виду не жилыми окнами, в тесных комнатушках, одинаковых, как ячейки насекомых, булькает, варясь в своём горьком соку, густо-злобная, душно-обидная, беспросветная жизнь людей, озлобленных теснотой и нищетой. В каждой комнатушке на шестнадцати квадратных метрах - семья. А часто и две... Это определяется количеством помойных вёдер у каждой двери тёмного, продуваемого насквозь холодного коридора, в конце которого свет виден не всегда.

А когда дневной свет просачивается и сюда, -- можно удивиться разнообразию дверей, в коридоре. Дверь - вот лицо обитателей комнаты - эстетическое и финансовое! Во первых -- по содержанию приклеенных на дверях цветных картинок из довоенных журналов "Огонёк". Во вторых - по состоянию двери. Бывают двери оббитые, хотя и драным, но войлоком. Тут живут буржуи недорезанные, скрывающие что-то от советской общественности.

На дверях, с претензией на респектабельность, - бывают почтовые ящики. Тут живут люди политически зрелые, с чистыми попками, выписывающие для этого газету. В общественной уборной летом кто-то регулярно пачкал стенку. Бабы быстро вычислили, что это фифочка из шестнадцатой, потому что придя из уборной она мыла руки! Хотя и газету выписывала, шалава!! Письма и повестки, суют не в ящик, а в дверную щель, -- так надёжнее.

Некоторые двери хранят неизгладимые следы сокрушительных штурмов на почве ревности. Значит, за этими дверями, говоря по-французски, "шерше ля фам"! Страсти барачного быта, вскипая в тесных комнатушках, под напором фатальной тяги русской души к просторам, вырываются из-за дверей в тёмный и длинный, как канализационная труба, коридор. Гулянка или драка, которые неразрывны, зарождаясь в тесных комнатушках, по достижении соответствующего градуса, как вулканическая лава, извергаются в коридор - клоаку человеческих страстей. Отрыгнувшись сюда, они становятся общественным достоянием и, как смерч, засасывают в себя всё новых активистов, пока не охватят весь барак и не перекинутся в соседний!

Но какие бы вулканические страсти не потрясали барак: свадьба с традиционным битьём посуды и пьяных морд; праздничное гуляние вдоль коридора баб, накирявшихся до поросячьего визга при исполнении песен советских композиторов; обычная драка с лихой погоней вдоль коридора и последующим сокрушительным вышибанием двери, (иногда не той!)... но! -- но вёдра!! - вёдра перед дверями со всем содержимым, стоят на местах непоколебимо, как часовые у Мавзолея!

Эндемична фауна бараков. Не водятся в бараках сентиментальные кошки-мышки. Под зыбкими досками прогнивших полов затаились громадные злющие крысы, а щелястые стены бараков заполнены не только опилками, но и клопами. На продуваемых ветрами чердаках до войны по-гамлетовски трагично, и так же бессмысленно, стонали голуби. Но в начале пайковой эры все поняли: лучше голубь в кастрюльке, чем курица в мечтах. Голуби уже не стонут.

Кряхтят и стонут основные представители барачной фауны - люди. Но, в отличие от голубей, они быстро преумножаются! Не потому, что по вечерам в бараках света нет. А потому, что всё новые и новые "икуированные" или "выковЫренные" работяги, с семьями, втискиваются в бараки. Производство расширяется, -- люди в бараках сжимаются, по мере того, как всё новые станки заполняют когда-то просторные цеха Уралмаша. Но никто не стонет перед начальством за тесноту в комнатушке. Все усвоили горький опыт стонавших голубей. Любители постонать за просторную жисть, и дополнительные квадратные метры, сразу лишаются "брОни" и, по повестке из военкомата, исчезают в бескрайних просторах войны, привольно раскинувшейся от Белого моря до Чёрного! Там места всем хватает...

Оставшиеся внутри бараков промежутки меж кастрюлями и вёдрами, разного применения, всё плотнее заполняются безропотными мужьями, до колик в животе, боящихся военкомата, женами, боящихся за мужей, детьми, которые другой жизни не знают, стариками, намылившимися в мир иной, более просторный. А вновь прибывающие с запада "выковыренные", ещё контуженные эвакуацией, покорно делят крошечные жилплощадки в шестнадцать квадратных метров с аборигенами, перегораживая комнату живописными тряпками, развешенными на верёвках с расчетом, чтобы единственная дверь была общедоступна.

И гамлетовский "быт или не быт?", который в первый час бытия кажется кошмаром, тут же становится привычно заурядным. Год за годом проходит, жизнь куда-то уходит. И живут в бараках ни на что не надеясь, делая интимные дела друг у друга на виду, на слуху, на нюху. Едят, спят, любят, справляют потребности. И хорошо, когда потребности одних не мешают спать другим, после изнурительной ночной смены двенадцатичасовой.

Спрессованные теснотой, люди становятся взрывоопасными. А детонаторов -- в избытке: тёщи, дети, крысы... а где картофелина? -- ведь, только что тут лежала!! И люди взрываются. Иногда дерутся, чаще ругаются. Людей много, а поводов взорваться - ещё больше. И от непрерывных нервных взрывов дрожит барак, будто работает в нём мощный двигатель внутреннего сгорания.

И от внутреннего сгорания нервов непрерывно вылетают из комнат в коридор спрессованные выхлопы злой ругачки, где, как в коллекторе, все звуки сливаются в причудливую симфонию барака: кто храпит, кто пердит, кто кроватью скрипит, кто смачно жрёт, кто, шумно... опорожняется. А остальные ругаются и ругаются, и пониманием проникаются, что выход из бараков один - "в объятия коммунизма", как называют кладбище.

Не всегда карикатура смешна, бывает она и страшна. Бараки - циничная карикатура на коммунизм, где его прекрасные черты до мерзости гипертрофированы бесправием, замордованностью людей, доведённых нищетой, голодом и усталостью до скотского состояния. А я верю в коммунизм не для скотов, а для людей. Верю! И ненавижу бараки - пародию на коммунистический быт!