Герой нашего времени - 5

* * *

И стал я думать словами Печорина, созерцая людей с иронией "Героя нашего времени". Теперь он мой нравственный эталон, потеснивший в душе верного спутника детства - Графа Монте Кристо -- романтичного, но не практичного. Наверное, каждый читающий подросток выбирает Печорина идеалом. И я, ничего не читающий уркач, не избежал этого! Времени для чтения у меня достаточно, -- нет желания. Отвык. В кодле Голубя было постоянное дружеское общение. А для серьёзного чтения нужно уединение. Когда же я со Шнырём работал, то его кондрашка бы хватила, если б я, вдобавок к другим своим прибабахам, стал бы ещё... читать!!

-- Хрен соси, читай газету - прокурором будешь к лету! - выговаривал мне Шнырь, если заставал меня пялящимся на обрывок газеты в сортире.

Очень гордится Шнырь пролетарским происхождением, не запятнанным интеллигентностью. Кроме денежных купюр, презирал он любую бумагу, испачканную типографской краской. Не смущаясь своей острой интеллектуальной недостаточностью, хвастал пролетарской родословной и слегка начальным образованием:

-- Я, зашибись, сын уборщицы и ударной рабочей бригады. Короче, закончил я два класса и один коридор... тот, по которому меня, зашибись, из школы вышибли!!

Общаясь со Шнырём, понял я, что глупость - это не отсутствие ума, а его разновидность. Как писал Флобер: "Дурак - это всякий инакомыслящий"! Вожди СССР не дураки, а "инакомыслящие"! В Шныре воплотились все особенности ума советского руководителя с ограниченными знаниями, но с неограниченной спесью, сдобренной "пролетарским юморком", направленным на "гнилого интеллигента", который не вылезает из идиотских ситуаций. Киношный интеллигент, болезненно тощий и неврастенически экзальтированный, отгорожен от жизни очками с большими линзами и крошечным умом, напичканным догмами ненужных знаний. А атлетически сложенный споко-ойный рабочий парень, добродушно грубоватый, с практичным складом ума, не без юморка вытаскивает интеллигента из дурацких коллизий, в которые его затаскивает интеллигентность, то есть, глупость. Это - стандартный "оживляж" советской мелодрамы. "Простые советские люди" должны знать о том, что всё то, что выше их понимания, -- ниже их достоинства! Как написал Маяковский: "У нас, советских, собственная гордость!" Увы! -- гордость невежеством. А, ведь, талантливый поэт... был...

В набалдашник Шныря, украшенной причёской "бокс", заглядывали мысли не часто. И не на долго. Как в туалет, для уединения. Нагадив в пустоту, мысли исчезали. А меня Штырь и за дурака не считал, -- был уверен: моё место в дурдоме. Наповал его шокировала моя тяга к музеям и картинным галереям - местам самым бесперспективным с точки зрения щипача! Объяснение моим извращённым вкусам Шнырь находил в моей запущенной хронической интеллигентности, от чрезмерной дозы образованности, полученной в детстве от недосмотра родителей.

-- Ну, ты даёшь, ядрёна вошь! Переучили тебя до чего ж... несчастная ты жертва интеллигентского воспитания, перенесённого в раннем детстве, -- не раз сокрушался Шнырь и на его полноватом лице, не истощённом умственной деятельностью, появлялась искренняя жалость. Особенно беспокоила Шныря моя задумчивость. Увидев, что я опять уставился в одну точку, он, ужасался, как высоконравственная бабушка, заставшая внучёнка за онанизмом: -- Опять у тебя, зашибись, мозгУ заклинило?? Ах, ты ду-умаешь?! Короче, иди в дурдом и думай там, если идиот! Зачем умному такая хрень --думать, -- если он, зашибись, и так умный!?

Как у истинно пролетарского специалиста, не обремененного лишними знаниями, кругозор Шныря был туго натянут вокруг профессиональных интересов. Однажды я увидел его, разглядывающего репродукцию картины Александра Иванова "Явление Христа народу". Сосредоточенно сопя и шмуркая, рассматривал Шнырь персонажи картины, облачённые в иудейские хитоны. И почудилось мне, что на его пухлеющей физиономии загораются первые проблески интеллекта! Я уже ликовал, предвкушая свою миссионерскую роль в приобщении Шныря к искусству, к истории!

-- Ё - маё...-- тем временем бормочет Шнырь, -- ну, и зашиби-ись!... короче, Рыжий, а где у этих фрайеров ширманы?!!

Был Шнырь парнем покладистым, но его невежество, в сочетании с пролетарской чванливостью, раздражало и чем ближе узнавал я его, тем дальше хотелось его послать. Да и Шныря тошнило от моей противоестественной тяги к не здоровой интеллигентщине. Не раз он, уязвлённый в лучших пролетарских чувствах, заявлял:

-- Чо волну поднял? Вот, стукнемся жопой об жопу, а там, зашибись, будем посмотреть, -- кто дальше отскочит!

Но, после каждой такой размолвки, природное благоразумие Шныря брало вверх над пролетарской гордостью. Как ученик школы Валета, я Шнырю нужнее был, чем он мне. И остыв, он предлагал:

-- Короче, не гони пургу, а за базар, зашибись, я отвечу. Не держи зла, держи пять! Короче, помочишь рога в колонии и человеком станешь: там, зашибись, вытряхнут из тебя гниль интеллигентскую!

Благодарен я был Шнырю за его школу: каждый день учил он меня технике работы щипанцами и щипковыми инструментами: щупом и щукой. А я подсказывал ему отводы, отвёртки, а, иногда, ширму. Так и привонялись мы друг к другу. И неизвестно, сколько бы продолжался наш обоюдораздражающий симбиоз, напоминающий надоевшее супружество, если бы, Шныря, однажды, случайно, не замели мусора. Видно, примелькался.