* * *
Раз человек на вокзале - он уже пассажир. И проблемы у него пассажирские, -- простые и плотоядные, как у амёбы: что (кого) сожрать? В ожидании поезда иду в ресторан. Несколько посетителей идиллически грустят, затерянные в гулких просторах ресторанного зала. Сажусь за столик у окна, за которым нетерпеливо ёрзает щупленький брюнет с фирменно крупным носом, какие выдают при рождении на Кавказе. Небось, безжалостная командировочная судьба забросила такого южного, как мандарин, носатика "во глубину сибирских руд", где русская литература рекомендует: "храните гордое терпенье!"
До поезда ещё много времени. Приученный к "гордому терпенью", развлекаюсь, разглядывая интерьер ресторана. В угоду любым вкусам, оформители изобразили на стенах зала заснеженные сопки Байкала, а вдоль разрисованных стен, расставили кадки с пальмами. Вместо стульев в зале кожаные кресла. Не ахти, как удобно обедать из-под стола, утопая по маковку в глубоком, покойном кресле, зато можно сладко вздремнуть, в ожидании обеда. Жаль, что с роскошными креслами посетители обходятся так безжалостно: кожаная обивка многих кресел порезана и выдрана клочьями.
Но, вот, пыльные портьеры на одной из стен зала торжественно, как занавес в театре, раздвигаются и в зал плавно, как Царевна Лебедь, выплывает официантка. Вся помятая, в изжеванном платье и с таким отрешенным от мира сего взглядом, будто бы её только что пропустили через мясорубку. Гастрономические вожделения, обретённые южным человеком после долгого изучения меню, недожеванная официантка пресекает отрепетированной скороговорочкой:
-- Готовые блюда: щи с курой, голубцы! Остальное ждать надо. А в меню не смотрите - голубцы берите! Лучше синица в руках, чем журавль в небе...
-- Нэ-э-э!! - упорствует земляк неукротимого Хаджи Мурата. - Нэ-э нада голубёв, журавлёв, сыныцу! Раз такой птычий базар, давай цыплёнка-табака!
Из чувства солидарности, и я заказываю "цыплёнка (и?) табака", хотя такое сочетание кажется мне ещё более эклектичным, чем оформление ресторанного зала. "И все так же величаво, выступая словно пава" изжеванная официантка исчезает за пыльной портьерой. По неспешности перехода ее в запортьерный мир чувствуется, что её второе пришествие оттуда откладывается надолго, по срокам нашей быстротекущей жизни.
Минута за минутой проходит полчаса. И ко мне приходит жутковатая догадка о том, что кожа на креслах в ресторане порвана не из элементарной советской пакости... не-ет! -- это следы жутких трагедий, разыгравшихся среди бездушно разрисованных стен этого зала. Медленно погибающие от голода посетители грызли зубами кожу на креслах и тщательно пережевывавали её, поддерживая этим слабеющие силы, в надежде дожить до второго пришествия недожеванной официантки... может, кем-то уже пережеванной в жутком запортьерном мире!
Но нам везёт по жизни больше, чем тем, кто до нас питался обивкой кресел: не проходит и часа, как с тяжелых портьер вновь осыпается пыль веков и оттуда, из глубины портьер, или веков, появляется официантка, еще более измятая и заспанная, но! - с нашим заказом. Сразу рассчитавшись, она тут же исчезает. И это уже безвозвратно...
Загадочный цыпленок табака оказался снаружи прохладным, а внутри замороженным, как и вся земля сибирская. Это был фрагмент мумифицированной, как мамонт, курицы раннесоветского периода. Конечно, советские курицы имеют самые крепкие мускулы в мире. Но эта - достойна кисти Дейнеки!
Прожив не лёгкую жизнь на голодной диете, ежедневно подвергалась она яростным посягательствам петуха сексманьяка на свою истощенную честь. Это сопровождадось ежедневным марафонским бегом по пересеченной местности. Как у отощавших женщин, бегущих на картине Дейнеки "Утро". Многострадальная курица, несомненно, заслуживала тщательного и долгого пережевывания.
Но времени на это не осталось. Вокзальное радио интригующе хрюкнуло, потом стало долго и жутко хрипеть, будто в радиопункте кого-то душат... -- да так неумело! - и... вдруг кричит!! -- кричит громко и не понятно, как спящая жертва, захваченная злодеями врасплох. Но опытные пассажиры догадываются: поезд прибывает! Житель гор, что-то прорычав на гортанном языке свирепых предков, пару раз яростно кусает цыпленка-табака большими желтыми зубами. Но, либо зубы, либо нервы не выдерживают и он кричит в сторону портьеры ругачие на всех языках слова: "мама-мама!", и спешит к поезду.
Портьера не шелохнулась. После напрасных попыток пррронзить ножом замёрзшую курицу, или ррразорвать ее руками! - я хочу вытереть руки. Салфеток на столах нет, зато на оконах, стоят красивые, на века сработанные таблички: "Шторами руки не вытирать!". Спасибо за подсказку, -- думаю я. Но другие посетители тоже так думали, и шторы густо засалены выше моего роста. Чистый кусочек я нахожу только возле пола.
Цыпленок-табака изготовлен по иркутской технологии для многоразового использования. На его шершавой и жесткой, как у булыжника, поверхности не остаются криминальные отпечатки не только пальцев, но и зубов. Как переходящий приз, его, не вынимая из тарелки, тут же подают следующему посетителю. К огорчению работников ресторана, цыпленка-табака я нахально забираю с собой. Попросив в буфете клочок пергаментной бумаги, кладу на него цыпленка-табака и кусок хлеба. Сперва я иду к первым вагонам.
Узнав номер плацкартного, иду в хвост. А когда поезд трогается, я подбегаю к одному из последних вагонов, держа перед собою цыпленка табака, как свидетельство своей принадлежности к неутомимо жующему пассажирскому племени. Проводник в этом вагоне ведёт себя бдительно и смотрит на меня подозрительно: будто бы у меня билета нет, но я отвечаю ему таким взглядом, будто бы у меня билет есть! Ещё и поясняю:
-- Я из третьего, плацкартного. У проводника мой билет!
Уйдя по вагонам подальше от бдительного кондюка, замираю перед окном, за которым уже видны дома Иркутска-2. Вдали -- блестящая лента Ангары. Раскатисто прогромыхал под поездом железный мост через Иркут, между деревьев, замелькали домики нашего поселка. Но дом, ставший мне таким родным, я не увидел - деревья...
Свободное копирование
