Байкал - 5

* *

Всю ночь не спал. Думал, вспоминал. Иногда плакал. Дышать старался ровно, будто бы сплю. В комнате, за занавеской, так же тихо плакала Ира. И ее молчаливая мама, стараясь быть бесшумной и не заметной, чтобы кому-нибудь не помешать, не спит. Вздыхает, подходит к Ире, ни о чем не говорит, не спрашивает, но понимает всё. Как все мамы...

Засыпаю под утро, когда светает. И вдруг просыпаюсь с тяжелой головой, и с ещё большей тяжестью на душе. Какая-то женщина в черном просторном платье и в черном платке, хлопочет у печки. Почувствовав мой взгляд, женщина в черном оглядывается... Я так и ахнул: неужто -- Ира?!!

Как изменилась она за ночь! Вместо румяной девчушки передо мной -- много пережившая женщина со скорбным, потемневшим от горя, лицом. Куда исчез радостный блеск озорных серых глаз? Глаза уменьшились, стали темными, запали в опухшие веки, а плечи ссутулились, будто бы под грузом долгих, тяжких лет. И какое ужасное платье: тяжелое, черное, не по фигуре. Наверное, мамино... много раз одетое черное платье, черный платок на голове, лицо почерневшее от того, что и на душе тьма кромешная.

-- Вставай, Сашенька, -- говорит Ира, увидев, что я проснулся. - На автобус надо успеть... завтра -- девятый день... мы на море поедем, поэтому - теплее одевайся... я пальто для тебя взяла у соседей...

Ужасная догадка потрясает меня: Ира сошла с ума!!! Не может быть девятый день в шестидневке!! Разве на море ездят из Сибири в автобусе!? Зачем на море пальто, если и в Иркутске жара? Но после нескольких уточняющих вопросов, я понимаю, насколько необъятны размеры моего невежества! Морем в Иркутске называют озеро Байкал, а девятый день - он не из советской шестидневки... Не понятным осталось: зачем в такую жару брать с собой теплое пальто? Но не стал я приставать с расспросами, вспомнив совет Валета: "промолчи - за умного сойдешь!"

* * *

И вот, вместе с другими пассажирами, трясет и мотает меня и Иру, в фанерный "салон" автобуса, пылящего по ухабистой дороге с угора на угор, все выше и выше, -- к деревушке Листвянка на берегу Байкала. На коленях у всех, -- тяжелые свёртки - пальто. Даже женщины в салоне молчат: фанерный ящик кузова, -- идеальный резонатор и многократно усиливает грохот езды по тряской, каменистой дороге. Пассажиров не много, потому что канун Первомая. Завтра с утра все трудящиеся нашей страны, которые называются "самыми свободными в мире", обязаны выйти на демонстрацию под угрозой возмездия от имени таких же "самых свободных трудящихся"... любил почесать язык об такие темочки "марксист" Валет.

О чем бы сегодня я ни начинал думать, а мысли возвращаются к Валету. И Ира, наверное, о нем сейчас думает. Но не о Валете, а о Коле думает. Так получилось, что у нас об одном и том же человеке настолько разные воспоминания, что нигде они не пересекаются... И не пересекутся, ведь, этого человека уже нет! В черном платке Ира сидит на переднем сидении, потому что ее ещё и укачивает. И голова у неё болит от шума и жары. Сгорбилась, стала совсем, как старушка... как меняет людей горе!

* * *

Лихо зарулив, почти на месте, автобус останавливается на крохотной площади в Листвянке. Отворяется дверь, -- в "салон" врывается ледяной ветер. Не выходя из душной, горячей от солнца, автобусной коробки, пассажиры разматывают узлы с тёплой одеждой. И я, радуясь ириной предусмотрительности, поспешно забираюсь в просторное теплое пальто.

Выскакиваю из автобуса и глаз не могу оторвать от фантастической панорамы байкальских берегов. В голубой хрустально прозрачной чаше, триумфально вознесенной над всей Сибирью, в окружении высоченных голубых гор, лежит гигантский кусок зимы - покрытое заснеженным льдом озеро Байкал. По берегам озера - снег.

Холодный ветер посвистывает морозно голубым запахом тайги, пьянящим после душной и пыльной жары. В бездонной небесной синеве расплываются голубые, акварельно размытые воздушной толщей, белоснежно призрачные горы на другом берегу Байкала. Кажется, что смотрю я на них сквозь зыбкую прозрачность голубой байкальской воды!

Выбравшись из душного автобуса, люди с наслаждением вдыхают холодный воздух, дивно пахнущий байкальской синью. Какой-то старичок, из местных, встречая приехавшую из города родню, балагурит:

-- Да-а... воздух-то у нас от тако-ой! Которы городски, вдохнут, значитца, таку прозрачность, а ужо выдыхать обратно не хочуть. Остаются, значитца, тута... бездыханные.

Голубая мечта африканского людоеда, -- пышнотелая, розово телесатая, потная пассажирка, -- плавно вытекает из горячей коробки автобуса и раздраженно бухтит на весёлого деда:

-- Воздухом, поди-тко, сыт не будешь! Как тут, на море, с продуктами-то... а?

-- С продуктами у нас на море хорошо-о...-- хитрит старикан, опасаясь прямо отвечать на провокационный вопрос. -- Быват и без заморских продуктов на море обходимся! Воздухом вздыхам, омульком заедам!

Умываемся в "Доме приезжих" и Ира, которая здесь была со школьной экскурсией, ведет меня по тропинке через густой лес на гору, откуда открывается удивительное зрелище: из озера в бескрайний сибирский простор вырывается могучая, стремительная река Ангара, с которой не сравнится ни одна река в мире по прозрачности и стремительности.

Замирая от восторга, стоим на обрыве возле того места, где златокудрая Ангара, не захотев стать женой сварливого, мутно чёрного Иркута, разорвала кольцо гор вокруг Байкала, сокрушив всё на пути, вырвалась на волю и умчалась по сибирским просторам от сурового отца - старика Байкала, чтобы через тысячи километров встретить суженного - могучего красавца Енисея.

И Шаман-Камень, который бросил седой Байкал вслед своенравной дочери, пытаясь остановить ее неукротимый бег, беспомощно чернеет треугольной макушкой посреди пенящегося, завораживающе быстрого потока, мощно и стремительно несущегося по крутой дуге вниз, сквозь горы, в бескрайнюю даль от бездонной чаши Байкала.

Невозможно насмотреться на эту величественную, почти неземную красоту. Души наши наполняются восхищением и чувством причастности к этому поистине космическому сочетанию: могучего и прекрасного! Причастности к той удивительно гармоничной красоте, которая не подавляет человека величием, а растворяет в себе его душу. Той красоте, среди которой чувствуешь себя крохотной восторженной частичкой этой великолепной космической феерии.

И страдания, которыми жизнь безжалостно уродует нежную, беззащитную душу человеческую, тихо-тихо растворяются в гармонии необъятных просторов и непрерывно меняющихся красок Моря, для описания которого нет слов ни в одном из языков мира!

Все то, что вижу я, так по-сибирски огромно и фантастично, что воображулистый тихоокеанский бесенок задавака, всю жизнь некстати подпрыгивающий во мне, жалобно пискнув: пии! - смущенно сникает и лапки кверху поднимает, устыдившись своего мелкого ехидства по поводу того, что иркутяне пресноводное озеро называют морем. И я теперь буду называть Байкал так же уважительно - Морем.