Это еще не конец «поэмы», которую не зря назвали «энциклопедией погрома», — да цитировать противно. Целиком ее можно прочесть в интересной книге Григория Свирского «Заложники» (Париж, 1974, с. 427-429). Кажется, русский стих и русское литературное слово еще никогда не служили для такой откровенно расистской, разнузданной похабщины. И что же? Осудили Сергея Васильева как фашиствующего хулигана? Его даже не попрекнули, от него не отмежевались, его выбирали в руководящие органы и печатали в «Правде». А когда он отдал концы, множество солидных организаций поспешили выразить свою скорбь. В газете «Московская правда» от 4 июля 1975 года появилось торжественно-траурное объявление, гласившее:
Секретариат правления Союза писателей СССР, секретариат правления Союза писателей РСФСР, секретариат правления и партком московской писательской организации с глубоким прискорбием извещают о смерти члена КПСС,
члена Союза писателей СССР, лауреата Государственной премии РСФСР, известного поэта
СЕРГЕЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА ВАСИЛЬЕВА
и выражают соболезнование родным и близким покойного.
И все эти секретариаты всех этих правлений тем самым выразили свою солидарность с лауреатом и людоедом, автором «энциклопедии погрома». Впрочем, чего от них хотеть? У них нет чувства истории. Они, забыли, наверно, каким объявлением в свое время почтили поистине великого поэта:
Правление Литературного фонда СССР
извещает о смерти писателя, члена Литфонда,
Бориса Леонидовича Пастернака,
последовавшей 30 мая сего года, на 71 году жизни, после тяжелой и продолжительной болезни, и выражает соболезнование семье покойного.
Сопоставление этих двух объявлений поучительно. Их разделяет ровно пятнадцать лет. Изменилось ли что-нибудь между 1960 и 1975 годами? Пастернак умер членом Литфонда, а Васильев — государственным лауреатом. О Пастернаке до сих пор пишут, что его поэзия далека от народа, а сам он вызвал негодование предательским опубликованием за границей своего романа и присуждением ему Нобелевской премии. О С. Васильеве пишут иначе: он — образец партийности и народности. О смерти его в 1975 году все секретариаты всех правлений извещают «с прискорбием», которого они не испытывали пятнадцать лет назад, когда смерть Бориса Пастернака оплакала в незабываемых стихах Анна Ахматова, принужденная, однако, поставить под ними ложную дату (1957 — вместо 1960), чтобы те, кому не надо, не догадались, о ком идет речь:
Умолк вчера неповторимый голос,
И нас покинул собеседник рощ.
Он превратился в жизнь дающий колос
Или в тончайший, им воспетый дождь.
И все цветы, что только есть на свете,
Навстречу этой смерти расцвели.
Но сразу стало тихо на планете,
Носящей имя скромное... Земли.
Видно, прав был покойный людоед, когда поставил рядом имена этих двух поэтов —
подай сюда Ахматову, подай Пастернакá!
Но никакие издевки, ни даже паскудный сдвиг ударения не легли и легкой тенью на светлую память Пастернака. Сергей же Васильев если и останется в истории русской литературы, то как опозоривший ее погромщик.
В самом деле, почему бы мне наряду с Пастернаком, Ахматовой, Заболоцким не цитировать Сергея Васильева? Повторяю, мой рецензент несомненно учился у А. Коваленкова и всех прочих (кроме К. Ваншенкина, сюда поставленного по недоразумению), потому он и пишет так грамотно — в подражание Сергею Васильеву и Михаилу Луконину: «Терминологическая угнетенность (?!)... вот главный объемный материал книги Е. Эткинда».
Свободное копирование
