ЧЕМ РУКОВОДСТВОВАЛИСЬ АРЕСТОВАВШИЕ И СОСЛАВШИЕ МЕНЯ.
Закончу первую часть своих мемуаров мотивами, в силу которых я был арестован, сослан в Восточную Сибирь, а затем, но возвращении в Россию, ограничен в выборе места жительства, отдан под гласный надзор полиции и т.д. и т.п. Мотивы эти более чем интересны, так как чрезвычайно выпукло характеризуют тот полицейско-бюрократический режим, который царил в России в описываемое мною время. Я узнал о них спустя лишь 27--28 лет после моего ареста из "Свода показаний, данных некоторыми из арестованных но делам о государственных преступлениях", опубликованного в "Былом" в начале текущего столетия. Оказалось, что меня оговорили два мало известных мне лица: семинарист, Арсений Богославский, и студент Харьковского ветеринарного института, Федор Курицын. Первый, юноша, к слову сказать, мало развитой, под названием "Бурлак", "терся", как говорится, и в "желтом интернационале", и среди украинофилов, и среди радикальной молодежи. Никаких дел с ним я не имел и даже не беседовал на злободневные темы. Что касается Курицына, то он, под именем "Федора", один или два раза останавливался в учительской квартире в Городищенском заводе, когда вместе с другими ходил в Чигиринский уезд. Встречался ли я с ним еще где-либо -- совершенно не помню. Во всяком случае, я так мало знал его, что у меня не запечатлелся даже его образ, и я, при встрече, не узнал бы его. На основании показаний Богославского, в вышеназванном "Своде" обо мне говорится следующее: "Дубов, Забора, Фен, Крикливый, прозывавшийся "Монахом", Апостолов, прозывавшийся "Свинкой", и Залесский известны были в киевской революционной среде под названием "черноморцы". Все они жили вместе в доме Домбровского, по Жилянской улице, где происходили и собрания "коша" в 1877 г. На одном из этих собраний присутствовал, по словам Богославского, Белоконский,-- содержащийся в настоящее время в Киеве, где производилось дознание по обвинению его в хранении у себя запрещенных сочинений, и предназначаемый к высылке административным порядком. О Белоконском будет указано ниже, при изложении данных, о черниговском преступном сообществе. На означенном собрании Белоконский, по словам Богославского, также присутствовавшего там, в числе других, рассказывал об успехах его в пропаганде, равно о бедственном положении той школы, в которой Белоконский был учителем; кроме того, развивал мнение свое о конокрадах, которые представлялись им самыми лучшими людьми, потому что они протестовали против современной жизни, когда как других нельзя вызвать ни на какой протест".
Если бы даже все, что болтал, выражаясь словами А. А. Русова,-- "добродушный, очень молодой, и не особенно далекий семинарист" была правда, то и в таком случае решительно ничего "революционного" найти в приведенных моих словах невозможно. Но в показаниях Богославского сплошная глупость и юмористика, пригодная лишь для сатирических журналов, а никак -- для обвинительных актов. Однако, жандармы до такой степени энергично "создавали" дела, до такой степени стремились, карьеры ради, "упечь" возможно более народу, что даже не проверяли показаний и, как блины, пекли "государственные преступления".
Так, если бы они, добиваясь истины, проверили сведения, сообщенные им Богославским, то дело кончилось бы, вероятно, гомерическим смехом. Начать с того, что перечисленные семинаристом лица назывались "черноморцами" не как члены какой-то "революционной организации", а потому, что большинство из этих студентов были украинцы, родом из той части Кубанской области, которая прилегала непосредственно к Черному морю и впоследствии переименована была в Черноморскую губернию. Поэтому, название "черноморцы" было для них так же естественно, как для уроженцев, положим, Рязанской губ.-- "рязанцы", Тамбовской -- "тамбовцы" и т. д. и известны они были под названием "черноморцы" не в "революционной среде", а решительно всем, кто их знал, и, между прочим,-- всему университету. Точно также и слово "кош" не имеет ничего общего с революцией. По-татарски оно обозначает сборный пункт. Запорожцы взяли его у татар для обозначения того же предмета, а "черноморцы", подражая запорожцам, назвали свою квартиру "кошем", и ни от кого этого не скрывали. "Черноморцев" я знал по университету и нередко бывал у них, как у товарищей. Нет ничего удивительного, что, беседуя с ними, я говорил о деревне, школе и, возможно,-- о конокрадах. Но прежде чем сказать об этих беседах, не могу не остановить внимания на двух фактах, показывающих жандармскую неряшливость и невежество. В "Своде" говорится, что я содержусь в Киеве, в то время, как я содержался в Черниговской тюрьме, что проверить было совсем легко. Затем говорится, что в Киеве относительно меня "производилось дознание по обвинению в хранении запрещенных сочинений". Но, как я говорил, ни одного "запрещенного" сочинения у меня при обыске не найдено, забраны лишь памятные книжки, тетради с выписками из "незапрещенных" сочинений, как-то: Пыпина, Фохта, Милля, Гельмгольца, Добролюбова и друг, вышеперечисленных. Я фактически доказал, что сочинения этих писателей разрешены, имеются во всех библиотеках и беспрепятственно выдаются для чтения, но так как жандармы ни одного из этих писателей не только не читали, но, по невежеству своему, и не слыхали, то, не взирая на мои показания, сами причислили их к "запрещенным", а меня обвинили в хранении запрещенного и заранее предназначили к административной высылке. Перейдем теперь к беседам с "черноморцами" вообще и о "конокрадах" в особенности. Богославский показал, что я говорил об "успехах пропаганды" и тут же сообщил, что я восхвалял "конокрадов, протестующих против современной жизни", так как "других нельзя вызвать ни на какой протест". Такое противоречие обгоняется недалекостью оговорщика. Раз я ни кого не мог вызвать ни на какой протест, то какие же это "успехи в пропаганде"? В действительности, как я говорил, в такой, абсолютно невежественной, совершенно неграмотной среде пропаганда не могла дать никаких положительных результатов, и я был совершенно недоволен этой деятельностью. Но, в то же время, никоим образом конокрадов "лучшими людьми" называть я не мог, как и говорить, будто они протестуют "против современной жизни", потому что хорошо знал об этих ворах, обездоливающих население. Однако, возможно, что, выведенный из терпения пассивностью населения, рабским терпением, расплывчатостью, дезорганизованностью, я, быть может, высказал мысль, что у конокрадов, для достижения их гнусных целей, имеется хотя организация, отвага, смелость, а у рядового населения ничего этого нет и ни к чему оно не стремится. Но пусть прав Богославский, пусть, я "восхвалял конокрадов",-- разве последние государственные преступники, что "восхваление" их ведет к зачислению в революционеры? "Все это было бы смешно, если бы не было так грустно". Ведь жандармы, на основании подобного рода данных, губили тысячи лиц, преимущественно молодежи, томя их в тюрьмах, выселяя в Сибирь и т. п.
Свободное копирование
