Отступаем. Идёт переправа через Вислоку. Бомбы, аэропланы, шрапнели. Далеко-далеко полыхает дымное зарево - это горит зажжённая снарядами Пильзна. Узкая, гибкая Вислока быстро катится между песчаных берегов. Чтобы укрыться от аэропланов, мы дожидаемся в лесу. Война ворвалась сюда внезапно. Грохот орудий ещё не успел разогнать ни птиц, ни зверей. Везде - и в реке, и в траве, и на деревьях, и на горячем песке - бьёт кипучая жизнь. Звонко кукует весенняя кукушка. Сидят, нахохлившись, на ветвях большие сизоворонки. Две сойки ведут отчаянный бой с назойливой вороной. Реют пёстрые бабочки. Стрелой мечутся сероватые рыбки в холодной воде. Из густого кустарника выскочила белогрудая лисица и мелькнула жёлтым хвостом. Все охвачено напряжением. Только на лицах людей какая-то мрачная усталость. Нервы издёрганы. Армию утомили, замучили эти бесцельные переброски. Мотание с места на место без плана, без смысла.
У переправы весь корпус. Каждая пядь земли здесь густо забита артиллерией, пехотой и кавалерией. Войска стоят вперемежку: тяжёлые орудия вместе с пехотой, госпиталями, обозами, парками и понтонами. Командиры парков исхлопотали разрешение укрыть зарядные ящики в лесу. Четыре парковые бригады - двенадцать парков - сгрудились в небольшой лесистой ограде в ожидании очереди. Все рвутся перейти через мост, чтобы убраться из полосы обстрела. Орудия безунимно грохочут. Аэропланы кружатся и гудят, как назойливые шмели. Сейчас мы наблюдаем их из укромного уголка. Наблюдаем с каким-то хищным любопытством.
- Вот подбить бы его, мерзавца! - яростно шипит Базунов. - Поймать и повесить пять раз или зажарить на медленном огне! Знал бы он, как бомбы бросать...
Сейчас у всех на душе какое-то откровенное облегчение от сознания, что сегодня мы вне обстрела. С кровожадной заинтересованностью наблюдаешь эту борьбу между землёй и небом из защищённого места. И эта подлая радость защищённого зрителя ещё крепче подчёркивает каждому, до чего остра и мучительна ежедневная жуть, с которой шагаешь под рвущимися бомбами и прислушиваешься к вою шрапнелей, сыплющихся сверху и ведущих к неменьшим жертвам, чем вражеские аэропланы.
- Ох, прямо извели еропланы, - жалуется солдат. - Днём здоров, а ночью спать не могу.
Пулемёта не боюсь. Против пулемёта в атаку ходил. А как загудит вверху - всю ночь потом маюсь. По тридцать штук за день над нами летают.
- Бомбы, что ли, боишься?
- Не от бомбы страшно - ероплана боюсь. И во сне еропланы вижу.
Другие ещё безнадёжнее выражают свою растерянность и тоскливые думы:
- Тоска, ваше благородие! Под грудями болит, давит. Всего тебя жмёт, простору нет. По телу словно бы вся эта передвижка идёт. От головы до низу переливается, стискивает, ровно бой по телу идёт.
- По дому скучаешь?
- Нет, я об семье не забочусь. Потому я у отца живу. Только так - никакой радости нет... Намаешься за день, ляжешь в десятом часу - не спится. Все тоска грызёт. Про непорядки наши все думаешь...
Тяжёлое уныние закралось в душу солдата. Не страх, а печальное раздумье. Аэропланы, осадные орудия, немецкие хитрости и глупая бестолочь начальства поразили армию мертвящей апатией.
Конечно, всех больше задёргана пехота. С мучительной болью в глазах жалуется мне, сидя на пне и прижавшись щекой к винтовке, солдат стрелкового батальона:
- Нет во мне ни страху, ни радости. Мёртвый я будто. Ходят люди, поют, кричат. А у меня душа - ровно ссохшись. Оторвало меня от людей, от всего отшибло. И не надо мне ни жены, ни детей, ни дому - вроде как слова такие забыл. Ни смерти не жду, ни бою не боюсь...
- С чего же это с тобой приключилось?
Солдат долго молчит. Он смотрит на меня пустыми холодными глазами и крепко стискивает винтовку:
- Обмокла кровью душа... И пошли думки разные... И допреж такое думалось, да знал я, что ввек на такое не пойду... А теперь нет во мне добра к людям...
Базунов, опершись руками в колени, сидит на широком пне и угрюмо ворчит:
- Черт их знает! Не могли для пехоты понтонный мост проложить! Будут нас до тех пор мариновать, пока кавалерия отрежет дорогу или мост подорвут.
Костров, заложив руки в карманы, благодушно посмеивается:
- Эх, хорошо бы уконтропить. На пенёчке! Вдруг бешеная ружейная пальба пачками.
Все, бледные и взволнованные, вскакивают с мест.
- Держи! Лови! - несутся отчаянные крики. Через кусты пугливо улепётывает заяц.
- Считал себя человеком с крепкими нервами, - смущённо оправдывается Болконский, - а последние события, видать, и меня потрепали.
- Не хотел бы я быть зайцем, - философствует Базунов. - Жаба квакнет, а заяц уже навострил уши и удирает во все лопатки. Хочу быть чудо-богатырём, а не зайцем.
И опять опускается на пень.
Свободное копирование
