В Тухове - головной лазарет дивизии. Главный врач - Шебуев, человек независимый и смелый. Невысокого роста, коренастый, с бритой головой и густыми бровями. Одет во все кожаное. Шебуев очень обрадовался нашему приезду.
- Вот молодцы! В такой «ураган» прикатили. Ночуете?
- Придётся. Я к вам командирован за вакциной. В Здзярах эпидемия развивается.
- Бросьте, голубчик. И детрита у меня нет, и на эпидемию « начхать. Пускай с ней возятся те, что придут после нас. Ведь больше трёх дней не продержимся.
- А если оспа завтра начнётся?
- Тогда знаете что? Просите у Шульгина.
- Какого Шульгина?
- Знаменитого. Редактора «Киевлянина». Он тут начальство: питательным пунктом командует. Сидит у меня на голове...
- Как так?
- Да так. В самом буквальном смысле: надо мной, во второму этаже живёт. От окопов спасается. -Что же это за пункт?
- Юго-Западного фронта. Штука важная. Четыре отряда, два поезда. Во главе - генерал Можайский. Сам-то во Львове живёт. А тут - генеральша, их превосходительства супруга всем заворачивает. Четыре «кузины милосердия», два студиоза, рисовальщик, доктор и сам Шульгин. Сестрицы - все «нашего круга»: Балашова, Забугина, Гудим-Левкович, Можайская (племянница генерала). Прехорошенькая. Только у Гудим-Левкович носик немного подгулял, так что прапорщики даже говорят: две фамилии и ни одного носа. «Милорды» - тоже как на подбор: вольноопределяющийся Левенберг, сын испанского консула в Одессе; сэр Шульгин, рисовальщик Моделевский, сын соиздательницы «Киевлянина»; очаровательный эскулап. Последний по горло занят. Пункт-то ведь к нам прикомандирован. Но пока доктор, бедняга, у всех патронесс ручки перецелует, у него уж и времени не остаётся на работу по лазарету.
- Что ж они делают?
- Как что? Развёртываются. Сегодня развёртываются, завтра развёртываются, второй месяц развёртываются... Это как у нас в Калужской губернии говорят: день не едим, два не едим... долгодолго погодим - и опять не едим...
Доктор стремительно сорвался с места и раздражённо продолжал:
- Только другим мешают. Раньше мы в головном лазарете больных не задерживали. Сортировали и - марш по госпиталям: чтобы другим место очистить. А теперь приказано: раньше как через три дня никого не эвакуировать. Надо же «кузинам» предоставить возможность голодных солдатиков покормить... Вы подумайте: в головном лазарете по три дня больного держать! Ведь мы в горячие дни по две тысячи человек пропускаем. Слышите, что на фронте творится? С завтрашнего дня начнут нам раненых полками подваливать. Куда их денешь? Сестрицам в кровать положим?!
- А сплавить их отсюда нельзя?
- Так они и пошли! Ведь место какое! Развадовского замок. Вы днём посмотрите. Это
- настоящий музей. Теперь все разграблено, конечно, перебито, загажено. От резных буфетов осталась только обшивка, кресла - без спинок. Ещё бы! Целый месяц полированными дровами топили. Столы, стулья, этажерки красного дерева, даже футляры от часов на растопку печей пошли. Из ковров попоны наделали. Картинами окна затыкали...
- Это ваши лазаретные поработали?
- Как водится. Все по программе. Сперва пришёл штаб корпуса и выпил вино из погребов пана Развадовского. Долго пили! Вон сколько предков вино в погребах копили, - махнул он рукой на ряд портретов. - Потом пришли казачки, допили остатки вина, порезали ковры на попоны, унесли часы, граммофоны, сервизы. Там в углу и сейчас какой-то музыкальный ящик валяется - с инкрустациями на палисандровой крышке. За казачками - госпиталя. И придали маёнткам вельможного пана Развадовского тот самый вид, в котором застаёт их наше повествование...
- Кушать подано, - возвестил санитар.
- Пожалуйте, дорогие гости, к столу, - засуетился Шебуев, - и откушайте на остатках пышных сервизов. Каюсь, коллега. Когда мы пришли сюда, мы застали в буфетах груды саксонского фарфора. Такие чашки, вазы, тарелки, что глаз оторвать нельзя. Но разве нашему Кирилке внушишь уважение к саксонской вазе? Через неделю и черепков не осталось... А что осталось, - прибрали к ручкам «кузинки»...
В столовой довольно людно. Пять врачей, заведующий хозяйством, письмоводитель, два раненых офицера. Едят молча. Только доктор Шебуев говорит не переставая. Он перескакивает с предмета на предмет, точно подстёгиваемый ударами пушек. Дрожат оконные рамы. Звенит посуда. Подскакивают ложки и вилки. Доктор громко выкрикивает каждую фразу, но многие слова теряются в грохоте орудий.
- Вы думаете, пушки зачем гремят? Чтобы убить одну-две тыщи народу?.. Ничего подобного. Стреляют, чтобы оглушить и ослепить живых... Вы посмотрите на меня: куда я к черту гожусь? Тут в один день переживёшь больше, чем дома за целое столетие... Да и там у всех в душе - пустота... Напечатают в газетах, что в Нью-Йорке дом обвалился... шестнадцатиэтажный небоскрёб... и триста человек задавило... Господи, какой шум поднимется! А в тех же газетах каждый день печатают жирным шрифтом: наступление, атака, обстрел... Раненых сорок тысяч, убитых пять тысяч... И хоть бы кто бровью повёл! А почему?.. Потому что пушки...
- Ну какое сравнение? - говорит один из раненых офицеров. - Тут идёт борьба за культуру...
- Послушайте, - набрасывается на него Шебуев, - вся ваша теперешняя культура - та же война. Война, притворяющаяся миром. Мира нет и не может быть там, где все решается штыком и насилием. Войны, как месячные кровотечения у женщины, повторяются с точной периодичностью через каждые двадцать пять лет... И это называется культурой?..
Свободное копирование
