Тесно, грязно и шумно.
В Шинвальде, в Рыглицах и во всех окрестных деревушках под Тарновом от солдат повернуться негде.
Ежедневно подбрасывают свежие охапки человечьего хвороста. Корпуса, батальоны, эскадроны. Вместе с пушечным мясом вливается пушечная медицина. В Тарнове целые улицы забиты госпиталями. Базунов ворчливо посмеивается:
- Скоро Радко-Дмитриеву, как Куропаткину[В то время командующий 3-й армией.] , придётся посылать слёзные телеграммы в ставку: «Довольно сестёр и ваты!..»
Шёпотом поговаривают о каких-то нажимах и «кулаках». Но вся эта военная бутафория никого уже не занимает. Было время, когда бомбардировки, 16-дюймовые «берты» пугали, тревожили и волновали. А теперь все надоело. Нельзя же вечно думать о смерти. В конце концов, не все ли равно, умереть ли от пули или от рака? Надо брать жизнь такой, какая она есть. Какое нам, в самом деле, дело до озверелого пафоса тыловых щелкопёров? Кого теперь тронет такая газетная смердяковщина: «Окопы противника очищены; уничтожены две колонны пехоты, половина переколота штыками, другая половина загнана в реку...»
Нельзя же испытывать вечную неловкость оттого, что кто-то кого-то обобрал, что у кого-то украли одеяло, что кто-то кого-то ранил, убил, зарезал... На войне вообще нет воровства, а есть добыча; нет злобы и ненависти, а есть патриотизм. Грабитель, разбойник, мародёр - это слюнявая терминология мирных времён. Теперь другие слова: не жестокосердие, а храбрость; не разбойник, а победитель.
Да и вообще, нашему брату, вояке, не пристало размышлять. На войне каждый берет своё добро там, где находит, не заботясь о мнении потомства. Если лавка заперта, солдат сбивает замок.
«На войне замки ржавые, а ребята бравые».
Если под боком нет молодой, вояка не брезгует старушкой.
«На чужой стороне и старушка - Божий дар».
В пороховом дыму разглядывать некогда. Зато и бабы здесь не кобенятся.
Командир 1-го парка штабс-капитан Кордыш-Горецкий после двухнедельной артиллерийской подготовки объявил своей квартирной хозяйке коротко и ясно:
- Два воза дров и пуд мяса! А не хочешь - съеду с квартиры и к тебе поставлю солдат.
Баба покорно вздохнула. Только Павлов, жуликоватый денщик Горецкого, ещё от себя накинул полвоза дров. Пригодится в хозяйстве. В Тарнове теперь полено гривенник стоит.
Под грохот орудий такие делишки облаживаются ещё проще. В Шинвальде батарейные обозы стоят рядом с позицией. День и ночь грохочут орудия. День и ночь у заведующего обозным хозяйством капитана Ширвинского идут картёж и попойки. Вечером пришла старуха-хозяйка выпрашивать гостинцев для внучки. Офицеры играли в шмоньку. Стол ломился от вина и закусок. Ширвинский - ленивый и рыхлый, с заросшим одутловатым лицом архиерейского баса - сердито гаркнул на старуху:
- Пошла вон, карга!.. Что ж мне за тебя под суд идти, что ли? Казённое имущество тратить?!
А минут через пять пришла весёлая дочка.
- Прошу пана полковника цукру для дзьетко, - сказала она, играя боками, как кордовская кобылица.
- A-а!..- приветливо обернулся к ней капитан. И, обшарив гостью глазами, поощрительно крякнул: - Сахарку? Изволь! Да куда же тебе всыпать?..
Баба горстью сложила руки.
- Да ты что? Подол подставляй!..
Баба уверенно шагнула к столу, подняла край платья и обнажила крепкие молодые ноги.
- Выше, дура! - захохотал капитан. - Гони выше колен! И в подол полетели сахар, хлеб и бисквиты.
- Эх, ядрёна-зелена! Два пуда сахару не жалко за такие голяшки, - крякает прапорщик Кромсаков.
- Шикардос! - поглядывает завистливым оком Кордыш-Горецкий.
Баба конфузливо переминается и все дальше оттопыривает руки и платье.
- Подымай, подымай!.. Чем выше подымешь, тем больше влезет! - поощряет её Ширвинский. И, не стесняясь присутствия гостей, звонко цапает бабу за голые места.
Свободное копирование
