В вагоне мертвенно тихо. Страшный рёв разрушения не так пугает, как его зияющее безмолвие.
Все кажется погруженным в чёрные воды Сана, в мрачный холод пустынных улиц с заколоченными домами... Ни смехом, ни страстной любовью не оживить эту умерщвлённую тишину. Только красотой печальной песни...
На войне душа человека торжествует только в песне. Нигде никогда не поют с таким глубоким волнением, как на фронте. Недаром солдаты говорят: «Никому так спасибовать не надо, как тому, кто солдатам песни придумал».
Как хорошо поют прапорщики! И песня так страстно протестует своей возвышенной грустью. Высоко плывут тенора, оторвавшись от земли, и тяжело, с каким-то раздирающим стоном, клонят песню к земле басы:
Покрыты костями карпатские горы,
Озера мазурские кровью красны,
И моря людского мятежные взоры
Дыханьем горячим полны.
Зарницами ходит тут пламя пожаров,
Земля от орудий тут в страхе дрожит;
И вспаханы смертью поля боевые,
И много тут силы солдатской лежит.
Как свечи, далёкие звезды мерцают,
Как ладан кадильный, туманы плывут,
Молитву отходную вьюги читают,
И быстрые реки о смерти поют.
Тут синие дали печалью повиты,
О родине милой тревожные сны,
Изранено тело и души разбиты,
И горем, и бредом тут думы полны.
Во Львове при входе в общую залу на вокзале наталкиваюсь на странное зрелище. За длинными столами сотни три австрийских офицеров при шашках и в самых непринуждённых позах. Русские офицеры чуть вкраплены поодиночке. Выделяется группа из шести человек - за отдельным столиком у окна. Между ними бросаются в глаза два австрийских генерала: один - худой, высокий, с лицом улыбающегося ястреба; другой - черноусый, приземистый, еврейского или итальянского типа. Рядом с высоким - горбоносый молодой офицер с собакой, которую держит на привязи. Все трое иронически оглядывают зал.
Оказалось - офицеры только что сдавшегося Перемышльского гарнизона.
Судя по лицам сдавшихся офицеров - в большинстве краснощёкой, упитанной и начисто выбритой молодёжи, не выше лейтенантского чина, - трудно предположить, чтобы гарнизон сдался от голода.
За столом весело разговаривают. Молодой русский поручик обращается по-немецки к своему соседу:
-Как вы полагаете, окажет падение Перемышля существенное влияние на ход дальнейших событий?
- Трудно сказать, - уклончиво отвечает австриец.
- А легче нам теперь достанется овладение Краковым? - допытывается наш офицер.
- Если у вас хватит силы, - с лёгкой иронией парирует собеседник.
За другим столом беседа идёт между нашим полковником и австрийским лейтенантом.
- Среди вас много поляков? - интересуется полковник.
- Офицеров очень немного, - отвечает австриец. - Гораздо больше других национальностей: немцы, венгры, румыны, евреи. - И вопросительно добавляет: - Среди вашего офицерского состава, кажется, нет евреев?
- Нет.
- Но среди солдат евреи имеются?
- Конечно.
Австрийцы встают из-за стола, расхаживают по залу, курят и весело пересмеиваются. Ежеминутно вбегают оборванные детишки и просительно протягивают к ним руки:
- Подаруйте, пане ласкавий...
В смежном зале третьего класса столпилась кучка солдат и с суровым любопытством посматривает на австрийцев.
- Вы кто такие? - спрашиваю я их.
- Охрана, - лениво отвечают бородачи. - Пленных офицеров ведём.
Тут же группа калек, только что выпущенных из львовских госпиталей и возвращающихся на позиции - в свои части. Они сидят на полу у дверей и перебрасываются едкими замечаниями:
- И немец, видать, не обидчив: на хлеб-соль нашу навалился - не хуже нашего брата убирает.
- Война всем не мила; всем нутро-то повыела...
- Своя шкура каждому дорога...
- Прокормить такую ораву тоже недёшево стоит... Крестясь и позевывая, они вытаскивают из мешков хлеб и, медленно жуя, продолжают тихо переговариваться:
- Для них война кончилась...
- Лехкий тютюн, - смеётся краснощёкий украинец.
- А нам из-за них вот - опять на позицию...
- Мени тильки два массажа зробили тай казали: годин, иди!..
- Зато Львов повидал. Разве мало?
- А вже ж побачив, - объясняет под общий хохот украинец. - Там як тильки за ворота вийдешь, комендант морду набье тай зараз: на позицию!
- Что я на позиции такой рукой делать буду? - с печальным недоумением показывает искалеченную руку молодой пехотинец. - Тут и пояса не наденешь, не то что стрелять...
- А я что? - откликается другой. - У меня девятнадцать зубов во рту не хватает. Не то что сухаря, арбуза вареного не укушу. Голодать буду... Так голодной смертью помру.
- Байдуже (пустяки), - утешает его украинец. - Там и зубатому нема що кусати.
- Ты бы молока себе покупал, - насмешливо советует кто-то, - да кашку варил.
- А моё дело - мёд! - говорит высокий солдат с оторванной ягодицей. - Мне немецкий царь полж... откусил, а другую половину оставил. Будет теперь господам ахфицерам немецким куда целовать. Вон их какая рать до нас привалила...