Трех дней в Феодосии не проживу. Дорого и холодно в гостинице. Даже обидно становится -- чистое, глаженое белье, а раздеться нельзя. Плевательница примерзла к полу и не оттаивает. Зато приятно нащупать в темноте невидимый выключатель. Он слегка пружинит, тихо щелкает, и на потолке зажигается матовое полушарие. Неуютный свет, но, по крайней мере, все ясно. Шкап с разбитой стеклянной дверью стоит на своем месте, видна каждая складка полотенца и, если придет охота, можно сосчитать, сколько рядов пастухов и пастушек на обоях.
Мы вдвоем за столиком. Бритый господин в очках пригласил меня в кафе. Тепло. Желанная печка с коленчатой трубой раскалена докрасна. Не знаю, как это хозяину удалось раздобыть уголь. Частным лицам не продают -- все на пароходы. Говорят, готовится десант...
Говорим о Новоалексеевке. Ее отбили донские казаки. Вокруг вокзала валялись трупы офицеров и солдат, изрубленных конницей Буденного. Много женщин осталось в поезде. Жители рассказывают, что у каждого вагона стоял хвост. Красные кавалеристы входили в одни двери, выходили в другие. Потом женщин голыми выгнали в степь. Никто не смел пускать их в дом. Одна, с ребенком на руках, ночью пришла на хутор в семи верстах от станции. Ребенок умер, но мать, говорят, останется жива. Пробовал разузнать, не та ли это, которая сидела со мной в вагоне летчиков, но точно никто ничего не знает.
Нездоровилось. На станции Джанкой увидел себя в зеркало. Белки канареечного цвета. Пошел к доктору. Эпидемическая желтуха. Везет же в этом году... По-настоящему надо лечь в лазарет, но, если я буду держать диету и поменьше вставать, можно лечиться и на батарейной базе. На фронте ни в коем случае. Все равно придется эвакуироваться.
Пришлось просидеть всю ночь в зальце станции Курман-Кемельчи. Пока темно, безнадежно искать хутор, в который перешла база. Лечь некуда. Всюду солдаты. Двое спят на столе, подложив под головы английские вещевые мешки.
Рассвет. На оконных стеклах стали видны ледяные папоротники. Станционный сторож задул каганец. Один из солдат, улегшихся на столе, запускает грязные пальцы за воротник френча. Дергает плечами. Не просыпаясь, поворачивается ко мне лицом. Миша Дитмар! Он самый... Должно быть, болен. Под глазами желто-синие отеки, нос заострившийся. Очень похудел. Даже по рукам заметно. Второй тоже наш... Володька Зелинский. Щеки заросли до неприличия. Не щетина, почти что борода.
Наконец-то они просыпаются. Володька открыл цыганские глаза, смотрит на меня и явно не видит.
-- Зелинский!
-- Господин капитан... мы уже думали...
-- Подождите, батарея цела?
-- Так точно... стоит в Армянском Базаре. Ужасно плохо. Все разбито... некуда деваться... Шикарные бои были, господин капитан. Жалко, вы как раз уехали в эту командировку...
Свободное копирование
