* * *
Вечер двадцатого июня. На приморском бульваре концерт. В белой раковине, обведенной слепящей каемкой лампочек, зеленые френчи музыкантов.
Adagio lamentozo. Последняя часть шестой симфонии Чайковского. Послушные скрипачи, прижавшись щеками к колодкам, длинными истовыми взмахами оплакивают неудавшуюся жизнь. Все разом бархатно вздыхают валторны. Примирились. Все равно не помочь. Судьба. Двери отворяются. Тихо гудят контрабасы. Идет смерть.
Юнкер Казаков стоит, наклонив голову. Из-за воротника гимнастерки поднялась белая, необгоревшая кожа. Левой рукой оперся на спинку скамейки. Линко старательно следит за печально кивающей палочкой дирижера. Поглядывает на программу.
Скрипки чуть слышно всхлипнули. Кончилось. Юнкера зааплодировали не сразу. Вдруг только пауза. Господин во фраке неторопливобернулся. Площадка оглушительно затрещала. Вольноопределяющийся гусар в краповых чакчирах, прикрыв рот, рявкнул себе под ноги:
-- Браво Сла-атин!
В первых рядах вырвались женские голоса.
Идем на берег. Надо размять ноги -- программа по случаю бенефиса длинная, во втором отделении поет Собинов, а на сидячие места ни у сергиевцев, ни у меня денег не хватило.
От моря теплая сырость. Разогревшиеся за день кипарисы терпко пахнут смолой. На серебристом небе пушистая чернь морских сосен. В аллее красные огоньки папирос то останавливаются, то чертят короткие быстрые дуги. Платья проплывают неопределимой формы пятнами. Говор. Сдержанный офицерский смех. Друг друга не видим. Одни голоса.
-- Так вот, господа, -- нельзя нашему брату музыку слушать. Развращающе действует...
-- То есть, почему развращающе?
-- Перестает хотеться воевать.
-- Вздор, Казаков... музыка -- музыкой, война -- войной.
-- У кого как... говорят, когда были в Киеве, один вольнопер из-за этого застрелился. Приехал с фронта, пошел на "Сказки Гофмана", а ночью хлоп... Оставил записку -- воевать больше не могу, быть дезертиром не желаю.
-- Кто-нибудь сочинил для чувствительности... Теперь таких людей нет.
-- Уверяю тебя, правда.
-- Тогда, значит, больной!
-- А ты думаешь, мы все очень здоровые? Один у другого не замечаем...
Электрическая каемка вокруг белой раковины опять горит. Линко, терпеливо скучавший во время симфонии, довольно улыбается. Никогда не слышал Собинова.
Все благо: бдения и сна
Приходит час определенный,
Благословен и день забот,
Благословен и тьмы приход...
Жаль, без грима. Пожилой человек со складками вокруг рта. На висках заливы. В лейб-гвардии Сводно-конном полку сын-корнет. Юрий Леонидович. Тоже старше Ленского.
В прошлом году "Вертера" было грустно слушать. Тусклый, стареющий. Сегодня, как до войны. Только не смотреть на эстраду.
И память юного поэта
Поглотит медленная Лета,
Забудет мир меня...
Идем ко входу на Нахимовскую площадь... Похрустывает гравий. Звякают юнкерские шпоры.
-- Господин капитан, скажите по совести -- разве не развращает? Либо рассказ Лоэнгрина, либо война...
-- Вам, Казаков, когда надо явиться в училище?
-- Не позже часу.
-- Значит, вагон времени... Переедем на ту сторону -- выкупаемся. У нас отличное место около Михайловской батареи.
Пришлось нанять ялик. Катеров уже нет. Перевозчик не торопится. Поскрипывают уключины, мерно опускаются весла. Черная вода при каждом ударе вспыхивает бледными огоньками. Казаков опустил в море руку. За ней тоже бежит светящийся след.
Свободное копирование
