Покупка завода. Моя женитьба - 3

* * *

Итак, мы погрузились в изучение предприятия и людей, в нем работающих. По утрам мы ездили на завод, где с Брониславом Викторовичем либо осматривали работы, либо обсуждали отчеты, сметы, планы и проекты. Если занятия затягивались, мы иногда обедали у директора. Обычно же мы возвращались обедать домой в Никольское, чтобы вторую половину дня заниматься с Виктором Станиславовичем, дома или в поле. Иногда занятия располагались в обратном порядке. Вечерами, если еще оставалось время и охота, просматривали книги и издания по сахарному делу и по свекловодству: Тавильдарова, Штомана, Скворцова, Шишкина, Стебута, Прянишникова, монографическое описание Мощногородищенского имения Балашева, составленного Филипченко, ежегодник по сахарной промышленности Толпыгина, Записки Киевского отделения импер. технического общества, посвященные по преимуществу вопросам сахароварения.

Осмотревшись в делах, мы скоро увидели, что в погоне за авансами сахара запродано вперед по невыгодным ценам больше, нежели его можно было ожидать с производства. Мы решили заблаговременно освободиться от этих договоров, расторгнув их полюбовными соглашениями с уплатой изрядных "разниц" (отступных) и возвращением авансов, используя, как мы думали, эти расторжения, чтобы продемонстрировать перед сахарным миром финансовую крепость предприятия.

Весьма сложно стояло дело обеспечения завода плантациями. Как я уже говорил, при постройке завода Алексей Владимирович мыслил его как предприятие, опирающееся на бурак, поставляемый из имений кружка соседних помещиков, связанных между собой родственными и дружескими отношениями. Но уже женитьба Алексея Владимировича на богатой внесла в отношения его с соседями некоторое завистливое соперничество. Земская деятельность также не всегда сплачивала бывших друзей. Главное же, что само предприятие, по существу, своим возникновением и своей деятельностью, на каждом шагу, в каждом отдельном случае выявляло противоположность в интересах сельских хозяев, поставщиков бурака, и заводчика, этот бурак покупавшего. Все, что говорилось при создании дела об участии всех элементов предприятия в его выгодах и о распределении будущих барышей "по справедливости" между "землей и капиталом", не получило при создании предприятия никакого решения и оформления и казалось теперь беспочвенными мечтаниями, сплошной маниловщиной. Плантаторы, ничего не внесшие на создание завода, смотрели на него, как на предприятие им чужое, и желали получить для своих имений в наивысшей мере те выгоды, какие давало соседство с заводом. И прежде всего они добивались высоких цен на бурак и больших авансов. Выступавший же в роли капиталиста-предпринимателя Алексей Владимирович, стесненный в средствах и терпя на первых порах одни только убытки, не имел возможности ни удовлетворить требования плантаторов, ни обойтись без них. В их требованиях он видел измену обязательствам, принятым ими на себя при постройке завода, однако не оформленным деловым образом. Получался сложный переплет родственных, соседских, общественных и деловых отношений, обид, взаимных упреков, зависти и соперничества. Можно было опасаться, что сорвутся совсем плантаторские посевы.

Интересно дать себе отчет в той земельной ренте, какую создавал вокруг себя свеклосахарный завод самим фактом своего возникновения, ибо из-за нее, в сущности, и разгоралась борьба. В нормальном свекловичном хозяйстве в то время полагалось получать урожая с десятины: в озимом клину не менее 100 пудов пшеницы и в корнеплодном не менее 100 двенадцатипудовых берковцев {Берковец -- русская мера веса, равная 10 пудам (163,8 кг).} бурака. Если разница в расположении двух имений от места сбыта (ж. д. станция или мельница для пшеницы, и сахарный завод для бурака) отражалась разницей в одну копейку с пуда на гужевой доставке, то это составляло всего только один рубль на десятину озими и целых двенадцать рублей на десятину бурака. То есть, исходя из аренды в 12 рублей десятины корнеплодного клина, в зависимости от приближения к заводу, могла подниматься речь об удвоении и даже утроении арендной платы. И вот дальний помещик, которого приглашали заключить договор на поставку бурака, ссылаясь на предстоящие переплаты на извозе, требовал себе компенсации в соответствующем повышении цены бурака. И если он этого достигал, то впадал в амбицию ближний сосед-плантатор, содействовавший постройке завода разве только шутками да прибаутками за партией в винт, но теперь уже твердо решавший быть тем, кто смеется последним, а, стало быть, лучше смеется: "Не может же наш милый и благородный Алеша нанести мне оскорбление и платить мне за бурак ниже, чем другим, только потому, что я ему близкий и дружественный сосед!"

Самым значительным из плантаторов был зять Алексея Владимировича -- Сергей Иванович Жекулин, владелец имения в Белом Колодце в 8 верстах от завода. По своему образованию, уму, энергии и проницательности он одно время занял в местном земстве весьма влиятельное положение, состоя уездным предводителем дворянства. В уезде все дела вершились так, как того хотел Сергей Иванович. Все к этому привыкли, перенося, впрочем, это давление с внутренним ропотом, высказываемым лишь за глаза. Однако незадолго до нашего появления в уезде произошла неприятность, сильно пошатнувшая влияние Сергея Ивановича. Один из земских деятелей, получивший избрание благодаря Сергею Ивановичу, допустил растрату земских денег. Дело было замято, т. к. недостача была пополнена другим земцем. Все же после этого случая земцы как бы эмансипировались от влияния Сергея Ивановича. Отходя несколько от уездных общественных дел, Сергей Иванович как раз в то лето был в положении человека, присматривающегося к тому, куда направить свою деятельность. Предложение расширить свою сельскохозяйственную деятельность, снять в аренду ряд дальних имений, из которых по их удаленности от завода до того не поставлялся бурак, и организовать в них плантаторское дело в большом масштабе на исключительных условиях и с большим долгосрочным авансом -- было ему как раз кстати. Дело было слажено и договор заключен, причем цена на бурак была поставлена в зависимость от содержания в нем сахара. То, что Сергей Иванович взялся за небывалый в округе по размаху посев, произвело громадную сенсацию. Остальные плантаторы один за другим стали сходиться с нами на приемлемых для завода условиях. Исключительные выгоды, предоставленные Сергею Ивановичу, не служили к тому препятствием, ибо они были связаны зависимостью цены бурака от его сахаристости, на что никто из плантаторов не решался идти.

На ближайшее время завод таким образом был обеспечен бураком, но было ясно, что полученной передышкой надо воспользоваться, чтобы развить и закрепить помещичьи посевы бурака и чтобы создать крестьянские, к привлечению которых еще не было даже приступлено.

За исключением завода и экономии мы почти нигде не показывались это лето и жили очень замкнуто. Все деловые сношения с внешним миром (как то рафинерами, закупившими еще при прежних владельцах урожай будущего сахара, и плантаторами, доставлявшими заводу бурак) мы предоставили Б. В. Пиотровскому. Большой психолог и любитель деловых состязаний, он проводил все переговоры с большим дипломатическим искусством и успехом. Борщень был пуст. Нина на все лето с детьми уехала заграницу. Алексей Владимирович находился постоянно то в Суд-же, то в Петербурге. Заводить новые знакомства в округе мы не спешили, пока не освоились во всех подробностях с делом. Притом на первое время для нас достаточно было того ряда новых лиц на заводе и в экономиях, с которыми обязательно было не деловое только, но и личное знакомство, не ограничивающееся лишь знанием имени и отчества, стажа да служебного положения, но ввиду получения ими "квартирного и прочего довольствия от владельцев" требовавшее осведомленности в семейных и прочих обстоятельствах каждого.

Привыкшие с юности жить совершенно независимой жизнью, без старших, в большом городе, где никто не интересовался, куда, зачем пошел, что делаешь и с кем водишься, мы, конечно, и в Любимовке нисколько не задумывались над тем, что о нас думают или даже могут подумать. Между тем на заводе тысяча глаз провожала нашу пролетку, когда мы куда-нибудь ездили, и тысяча глаз оглядывалась на нас, когда мы проезжали плантации. При однообразии деревенской жизни и бедности внешних впечатлений и на усадьбах соседних помещиков образ жизни вновь приехавших молодых сахарозаводчиков, наши слова и наши поступки становились предметом разговоров за обедом или чайным столом. Пищу для таких разговоров мы сами подали при следующем случае. В Троицын день мы с Сережей, соскучив сидеть одни в Никольском, вдруг вздумали проехать в гости к Михаилу Егоровичу Богданову, свояку А. И. Чупрова, незадолго перед тем купившему небольшой хуторок на берегу Сейма, верстах в 25-30 от нас. К нему должны уже были приехать из Москвы на лето его дочери Надежда и Настасья Михайловны, и это придавало поездке тем большую заманчивость, что Настасья Михайловна и Сережа в то время определенно интересовались друг другом. Приказав кучеру запрячь пролетку парой и взяв с собой карту Генерального штаба, чтобы ориентироваться в дороге, мы уехали из дома, сказав, что вернемся на следующий день -- Духов день -- вечером. Надо же было случиться, что в наше отсутствие пришла какая-то деловая телеграмма. Она легко могла бы без ущерба для дела полежать до нашего возвращения, ибо все равно в Троицын и Духов день все бывало закрыто. Но не так посмотрел Б. В. Пиотровский. Какой же он директор, коли не знает, где его хозяева. Расспросив на конюшне, в каком направлении мы поехали, он решил, что не иначе как к госпоже Жеребцовой, жившей тоже на берегу Сейма открытым домом и принимавшей у себя всегда большое количество гостей как из губернии, так и из Петербурга, где она проводила зимы. К ней-то и был отправлен наш инспектор плантаций Иван Орестович с поручением отыскать нас и вручить телеграмму. Каково же было общее веселье, когда запылившийся в дороге нарочный с депешей в руках остановился у террасы госпожи Жеребцовой, на которой шумно обедали многочисленные гости. Анекдот о двух сбежавших неведомо куда сахарозаводчиках и разыскивающей их по всем окрестным дамам администрации был готов и в тот же вечер был развезен гостями по соседним усадьбам, в Курск и в Петербург. Бывает и на Машку промашка. Вместе с нами на смешки попал и дипломат Б. В. Пиотровский. На следующий день он ни словом не обмолвился об учиненной им за нами погоне. Но молва о ней не заставила себя долго ждать.