Университетские годы - 21

Костинская школа

Школа в Костине была открыта, по мысли сестры Кати, еще при опеке. Под нее отведено было старое каменное двухэтажное здание конторы, к которому была сделана двухэтажная же деревянная пристройка, вмещавшая большую классную комнату и квартиру учительницы. Школа включена была в сеть земских школ, Катя приняла на себя попечительство над нею. Она любила делать все обстоятельно, и, сверх денежных отпусков на содержание школы, она озаботилась снабдить школу хорошей библиотекой и всевозможными пособиями.

По постановке преподавания школа считалась одной из лучших в уезде. Казалось бы, оставалось только этому радоваться, но не тут-то было. Не знаю с чего это, но вокруг школы начались всякие интриги. В ведении школы местные власти стали усматривать "тлетворное толстовское направление". Подозрения эти, быть может, зародились и поддерживались пребыванием в Костине, в течение, впрочем, очень короткого времени, в должности управляющего упомянутого раньше (гл. 2) толстовца Озмидова. Дело повернулось так, что учительнице, приглашенной Катей, пришлось оставить школу. Катя отстаивала ее как только могла и, не достигнув успеха, сложила с себя звание попечительницы. Желая затушить инцидент, уездные деятели предприняли ряд попыток склонить Катю вернуться, но, поскольку не представлялось уже возможным восстановить в должности устраненную учительницу, все эти попытки, понятно, обречены были на неудачу. Школа осталась без попечителя на некоторое время.

Когда мы с Сережей стали по летам жить в Костине и заниматься его делами, общество сельца Костино на сходе постановило просить меня принять должность попечителя. Я сначала уклонился, но по повторной просьбе общества последовал совету Кати и принял попечительство (т. е. согласился баллотироваться в уездном земском собрании), чтобы положить конец затянувшемуся конфликту.

Из двух учительских мест одно было занято Антоном Карповичем Киселевым, другое было свободно, и я на него провел сестру А. Е. Грузинского -- Екатерину Евгеньевну Сорокину, уже пожилую, опытную учительницу.

А. К. Киселев был сыном костинского зажиточного крестьянина, державшего в Костине лавку, Карпа Мартыновича Киселева. Это был трудолюбивый, знающий свое дело учитель, умевший успешно проводить класс через всю ту учебу, какая требовалась на экзаменах, и потому он вполне заслуженно был на отличном счету в Училищном совете и у инспектора народных училищ. Его две дочурки (старшая -- изумительно на него похожая и в полном смысле красавица), надо думать, либо унаследовали, либо переняли от отца своего его педагогические данные, ибо впоследствии я слышал, что они обе очень выдвинулись, успешно преподавая в одном, повышенного типа, училище в Покровском уезде.

То была медленно складывавшаяся в недрах деревни собственная крестьянская интеллигенция, не отрывавшаяся от деревни, а остававшаяся в ней, для которой служба в деревне не была жертвой, а жизненным успехом. Психологически прямая противоположность тем учительницам с высшим образованием (вроде М. Л. Чуйковой), которые, имея все возможности легко и приятно провести жизнь в столице (частными уроками или службой в городских школах или средних учебных заведениях), покидали город и зарывались в чуждую им деревенскую глушь, чтобы внести знание и мысль в это застоявшееся болото.

Для Антона Карповича училищное начальство было неоспоримым авторитетом, указания которого следовало исполнять возможно старательно и точно. Екатерине Евгеньевне весь Училищный совет казался в достаточной мере невежественным в педагогических вопросах и, во всяком случае, проникнутым устарелыми, ретроградными взглядами, почему надо вести преподавание, возможно менее стесняя себя предписаниями начальства. Один дорожил мнением о себе начальства и движением по службе. Для другой, добровольно отказавшейся от лучших условий в городе, вопроса о движении по службе вовсе не существовало. Один старательно обставлял свой домашний быт возможными удобствами (весьма скромными, разумеется) и тем, что, как ему казалось, возвышает его над общим уровнем и делает жизнь приятней. Другая проявляла равнодушие ко всем благам быта чисто спартанское, сказал бы я, если бы оно с 60-х годов до середины 90-х годов не было типичной особенностью идейной русской интеллигенции.

Новые тюлевые занавески у Антона Карповича казались Екатерине Евгеньевне раздражающим мещанством, тогда как некоторые городские привычки Екатерины Евгеньевны воспринимались Антоном Карповичем как изнеженность и барство.

Однако, несмотря на это различие в характерах обоих педагогов, дело у них все же пошло. Они пришли к соглашению, чтобы каждый проводил своих учеников по всем предметам от первого до выпускного года. Разница в преподавании могла поэтому отразиться на уровне знаний и развитии выпуска каждого из преподавателей, но не создавала для учеников затруднений от перехода от одной системы к другой, что было бы неизбежно при другом распределении работы. К тому же Екатерина Евгеньевна была человек поживший и уставший, не склонный к борьбе, а Антон Карпович дорожил своим местом, уважал права и общественное положение попечителя и был поэтому сговорчив. В свою очередь, я, за своими университетскими занятиями, склонен был мириться с создавшимся сносным компромиссом и отложить всяческие преобразования в школе до будущего времени.

Но в школе еще было третье лицо -- законоучитель, священник из Богаевского погоста о. Константин, прозванный нами Вельзевулом по вреду, причиняемому им делу. Он претендовал на руководящую роль в школе, и прежние обвинения школы в толстовстве и даже нигилизме давали ему повод вмешиваться в общее ведение школы. Ободряла его к этому, можно думать, и моя студенческая тужурка, которая, конечно, по воззрениям того времени, мало шла для лица, облеченного званием попечителя. Будь я тогда житейски опытнее, я нашел бы путь умерить ретивость батюшки, но я еще был наивен. Вокруг школы опять разгорелись интриги, и Екатерина Евгеньевна, опасаясь повторения с нею истории отстранения ее предшественницы, весной 1894 года предпочла сама оставить школу.

Косвенное значение в обострении конфликта могла сыграть организованная нами в голодные годы продажа через школу муки по заготовительным ценам нуждавшимся костинцам и попинцам. Эта операция, конечно, лишала лавку Карпа Мартыновича Киселева некоторых доходов. Операция была поручена нами Е. Е. Сорокиной, чтобы не ставить Антона Карповича в щекотливое положение перед отцом. Но последний, минуя не участвовавшего в операции и вообще вполне бескорыстного сына, мог оказать свое влияние старшины и богатого прихожанина непосредственно на о. Константина, впрочем, по склонности своей к интригам и не нуждавшегося в особом поощрении.

Приходилось вступить в открытый бой со всякими закулисными интригами. Решено было мне отказаться от попечительства в земской костинской школе, прекратив и свои на нее ассигнования. Одновременно открыть в Костине собственную частную бесплатную школу в новом здании на территории нашей усадьбы, с повышенной программой, ночлежкой для дальних школьников и столярной мастерской, в совершенно обновленном составе преподавателей. Это, естественно, должно было повести к перечислению земских ассигнований на содержание школы с Костина в другой какой-либо пункт и к переводу туда и преподавателей земской школы.

София Васильевна Сперанская, принужденная год тому назад оставить антаевскую школу по расстроенному после работы голодных лет здоровью, кончала за границей курс лечения и охотно согласилась принять на себя должность старшей учительницы в новой школе. Второй учительницей намечена была опытная преподавательница меленковской (если не изменяет мне память) женской прогимназии Домна Давыдовна Мельникова.

Самое трудное было устроиться с преподаванием Закона Божия -- предмета по тому времени совершенно и безусловно обязательного. Спасский батюшка, старичок о. Николай сначала было согласился взять на себя уроки Закона Божия в новой школе. Наша усадьба и часть самого с. Костина относились к приходу села Спаса, и потому такое устройство, вполне нормальное и согласное обычаям, не должно бы было встретить возражения со стороны начальства. Однако старичок о. Николай, подумав, отказался, опасаясь, как он и не скрывал, происков со стороны богаевского о. Константина. Охотился зять о. Николая, молодой, недавно принявший священство из семинаристов, священник в селе Аннино. Но и он оглядывался на Богаевский погост. Мы с ним ездили даже к благочинному[1] и заручились его согласием. И все же архиерей Владимирский Сергий, к которому восходило прошение об утверждении законоучителем к нам священника села Аннино, невзирая на благоприятное заключение благочинного, отказал в утверждении его "в обход приходского священника" (т. е. о. Константина). "Сергей учен, да мало толчен!" -- воскликнул раздосадованный аннинский кандидат мой. Так будто бы про архиерея нашего выразился один из митрополитов, отмечая его малую административную гибкость. Кончилось тем, что мы взяли в школу на место законоучителя не священника, а семинариста, который взял на себя еще и преподавание пения.