При родителях - 29

 Как обстояло с религией

При том значении, которое теперь придают антирелигиозной пропаганде, любопытно восстановить, как у нас обстояло с религией.

Отец был безусловно верующим и притом православно верующим человеком. По-видимому, ему близко было представление о персте Божием, вмешивающемся не только в дела людские, но и в естественное течение явлений природы. К обрядовой стороне религии он, однако, был равнодушен, исполняя веления культа только постольку, поскольку они вошли в быт. В церковь ходил по праздникам, духовенство принимал на дому, когда оно по обычаю обходило приход с крестом и святой водой.

Особых служб у нас ни на дому, ни в церкви не заказывалось; участия в крестных ходах, выносах икон и проч. никто у нас не принимал. Все отношения семьи и всего дома с приходской церковью ведала по собственной своей охоте жившая в доме благочестивая старушка Апполинария Степановна. Помню, она как-то принимала у себя в комнате внизу Иверскую икону Божией Матери[1]. Няня свела вниз меня и Сережу, заставила нас простоять молебствие и пройти под иконой, поставленной на двух стульях и поддерживаемой двумя монахами. Ни отец, ни сестры не присутствовали и, надо думать, не были даже осведомлены об участии нашем в церемонии. Усыпанная драгоценными камнями "Чудотворная", почитаемая миллионами, икона в богатом доме принималась через черный ход, в полуподвальном этаже, занимаемом прислугой, и не удостаивалась никакого внимания со стороны хозяев. И это, по-видимому, казалось само собой понятным и прислуге, и духовенству.

Мисс Маколей уже в раннем детстве говорила с нами на религиозные темы. Бонна преподала нам начатки христианского учения, рассказала эпизоды Нового и Ветхого Заветов, научила молиться. Мы делали это с верой в возможность склонить Бога услышать наши мольбы и потому никогда не позволяли себе просить о каком-нибудь вздоре, как иногда рассказывают про детей. В нашей детской сцен, подобных положенным на музыку Мусоргским, не могло быть[2].

Не могу сказать, когда и как потеряли мы свою относительную, чисто детскую религиозность. Она как бы сама собой рассеялась, как ночной туман при свете солнца. Когда уже после кончины отца нам стал давать первые уроки Закона Божия батюшка из Вдовьего дома[3], мы уже были убежденные маленькие атеисты. Уроки эти внесли только некоторую продуманность в этот детский атеизм наш, и, конечно, никакая победоносцевская реакция, наступившая в те годы, уже не могла вернуть нас к религии. Со временем, конечно, простодушная наша иррелигиозность смягчилась пониманием невозможности для нас с нашей ограниченной познавательной способностью судить о подобных предметах.

Когда мы стали подготовляться к сдаче экстернами экзамена зрелости, надо было озаботиться и о Законе Божием. Но это была уже чисто формальная повинность, о которой расскажу дальше. С верой это имело очень мало общего.

Все же в зрелом возрасте приходилось участвовать в православных религиозных обрядах, хотя бы на крестинах, свадьбах и похоронах. С церковью связано немало эстетических, волнующих впечатлений, о которых вспоминаю и теперь с удовольствием. В скольких церквах привелось побывать по случаю тех или иных похорон! А наши церкви ведь были, пожалуй, главнейшим украшением Москвы. А самые службы церковные, как они были красивы. Пасхальная заутреня; ночная панорама на Замоскворечье с Кремля с его многочисленными иллюминированными церквами при колокольном звоне; умилительные настроения пасхальной ночи в деревне; всенощная на Страстной в Четверг, когда читается 12 Евангелий. Трогательно и интимно вспоминается скромная вечерня в нашей приходской церкви Великим постом. Священник служит один, без дьякона, не надевая дорогих облачений, с одной епитрахилью поверх черной рясы. В почти пустой церкви читает он коленопреклоненную молитву Ефрема Сирина, и мы с каждым молением становимся на колени и опять встаем:

"Господи, владыко живота моего! Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь мне. Дух же смиренномудрия, терпения и любви -- даруй мне, рабу твоему! Ей, Господи -- даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего..."

Мудрая молитва эта приводит мне на память державшийся в былое время мудрый обычай ежегодно перед исповедью просить друг у друга прощение вольных и невольных обид. Этим ежегодным всепрощением автоматически ликвидировались накопившиеся за год недоразумения и ссоры, которые иначе тянулись бы на долгие годы, как оно нередко и наблюдается...

Бывало, Апполинария Степановна подойдет по коридору к открытой двери нашей детской и, остановившись в дверях, обратится к мисс Маколей, прося прощения. Наша англичанка недоумевает, в чем дело, и мы с Сережей вступаемся со своими разъяснениями. Растроганная бонна обнимает Апполинарию Степановну, и становится у всех так хорошо на душе.