26 ноября
Зоя Петровна позвонила и попросила об одолжении: привезти ей двадцать пять тысяч рублей с ее сберкнижки, нужные ей, чтобы внести в жилищный кооператив. Деньги лежат в московской сберкассе. Переводить их почтой и даже телеграфом долго, деньги ей нужны теперь же, я ведь все равно еду к ней, поэтому лучше пусть я и привезу. Хоть и страшно, что украдут в поезде, ведь сумма колоссальная! Я согласилась. На другой день утром кто-то привез мне из Ленинграда сберкнижку Зои, а вечером того же дня я уезжала к ней. Купив небольшой чемоданчик, самый невзрачный, какой только был, я отправилась в Зоину сберкассу. Я волновалась, когда, озираясь кругом, быстро упихивала в чемодан пачки денег. Мне было страшно, что кто-нибудь увидит и тяпнет чемоданчик. Я сказала себе, что главное — я ни в коем случае не должна думать об этих деньгах, ни единой душе не сказать о них и в поезде относиться к чемоданчику как внешне, так и внутренне с полным хладнокровием, словно в нем лежит всего лишь зубная щетка да перемена белья.
В моем купе все полки были заняты, я положила оба своих чемодана (второй был побольше и понарядней) в сетку и погрузилась в мысли о том, что интересовало меня больше всего: что меня ждет у Зои Петровны. И как будет звучать мой голос, когда я буду петь «эстрадной комиссии». Меня до такой степени обуревает страстное желание петь и зарабатывать пением на детей и себя, что я постоянно думаю только об этом. Я без усилия, без всякого напряжения не обращала никакого внимания на чемоданчик с двадцатью пятью тысячами. Поэтому никому и в голову не пришло стащить его. Спала я прекрасно. Утром на вокзале я вручила чемодан Тамаре Салтыковой, которая меня встретила. По-моему, я ей чем-то не нравлюсь. Она ждала, что я буду гораздо больше взволнована Зоиным поручением, и не поняла моего равнодушия к чемоданчику.
Тамара Салтыкова похожа на царевича Алексея или на молодого послушника: гладкие волосы на прямой пробор висят до плеч по обе стороны худого строгого лица; пытливые серые глаза смотрят «прямо в душу», одевается подчеркнуто просто, в манере и походке что-то неуловимо мужское. Тон со всеми чуть ироничный, кроме как с Зоей Петровной, которую Тамара явно обожает, покорно и преданно. Аккомпанирует она тонко, умно, с отменным мастерством. Мне она очень нравится и оригинальностью своего облика, и музыкальностью.
Дом Зои Петровны: квартира из четырех огромных комнат ленинградских размеров — в тридцать и одна даже в сорок метров. По стенам рядами полки с книгами — у профессора Сергея Александровича Адрианова, мужа Зои Петровны, большая интересная библиотека. В каждой комнате по роялю, а в комнате Зои Петровны их даже два! Квартира, несмотря на свою непривычную по нынешним временам величину, уютная, удобная и очень «обжитая». Мебель старая, красного дерева, ничего роскошного, но у Зои Петровны стоит туалет екатерининских времен, сказочной красоты, и еще какие-то редкие мебеля — все очень по-женски мягко и изящно.
Меня поселили в комнате, где в углу — белая кафельная печка, а у большого окна — рояль; по стенам — шкафы, набитые книгами дореволюционных изданий. Самые разнообразные книги. Я нашла среди них даже «Вторую Нину» Лидии Чарской! Кстати, Чарская умерла старушкой совсем недавно, и на ее могиле, кажется, на Смоленском кладбище постоянно свежие цветы.
В доме Зои Петровны живет черный пудель Джим, он выглядит как пуделя на картинках 900-х годов. Раза три-четыре в год его стрижет настоящий парикмахер, специалист, по собачьим стрижкам. Джим элегантен, деликатен и ко мне относится снисходительно, даже благосклонно. Профессор Адрианов — старый, худенький, изысканно любезен. По культуре и уму он в плане моего отца и вообще чем-то его напоминает, и потому мне с ним легче, чем с Тамарой и тем более с Зоей Петровной, ибо я чувствую себя чрезмерно обязанной ей этим счастьем жить здесь среди музыки и книг.
По утрам приходят ученицы Зои с уже готовыми романсами и песнями. Тамара им аккомпанирует, и певицы поют прелестно, особенно одна, похожая на средней руки портниху, — скромная блондинка лет тридцати — тридцати пяти. Блондинка поет бесхитростно и очень музыкально, чистым, легким сопрано. Слушать ее приятно, сладко, но без волнения. Приходит и колоратура Мариинского театра — Халилеева. Зоя довольна ею, но я не люблю колоратурные голоса, разве уже такие, как у Галли-Курчи, которую я раза три слышала в Нью-Йорке. У той был голос как неземная флейта, он волновал до слез, хотя пела Галли-Курчи с бесстрастным лицом, стоя как вкопанная на сцене огромного зала Карнеги.
Халилеева очень уж проста, уж очень!
Иногда Зоя сама занимается с Тамарой, поет упражнения и песни. Звук ее голоса, по-моему, неприятен — как в дудочку, — но то, о чем она поет, то, что стоит за песней, — очень пленяет, покоряет.
Зоя Петровна Лодий небольшого роста, у нее горб, но это как-то не очень заметно, об этом и вовсе забываешь, особенно когда она оживлена, серебристо хохочет или когда она поет. У нее приятное, очень умное лицо и чудесные большие серые глаза. Она вечно плетет какие-то «дворцовые интриги» в консерватории и, мне кажется, ужасно любит это занятие.
Лукаво чуть-чуть улыбаясь, утром за завтраком — круглый стол, аромат кофе, снег за окнами, цветы в тоненькой хрустальной вазе, Зоина дивная голубая чашка — Зоя говорит: «Надо подвести интригу под...»
Но во всем этом нет злобного коварства, корысти или обмана. Зоя плетет интриги лукаво, это в ней как в сказках Гофмана или Перро. В ней очень сильно живет что-то от француженки — интересно, так ли это? Отец ее был знаменитым певцом Мариинского театра в старом Санкт-Петербурге. Зоя Петровна умеет быть настоящим другом, и это в ней, по-моему, самое ценное. Я глубочайше благодарна ей. В пении она подлинный художник, и, конечно, никто из наших певиц не передает с такой убедительностью подтекст каждой песни. Для меня волшебно прозвучал даже «Гондольер молодой» Варламова, не говоря уже о «Песне Офелии», слова Козлова, — Зоя Петровна поет это удивительно проникновенно.
Она пригласила в гости к себе слушать меня актрису Грановскую и Николая Павловича Акимова. Хвалили. Особенно нравится моя «Шарманка». Зоя просила дать ей петь «Шарманку», но я отказала. Ведь это мой репертуар.
ПЕВИЦЫН ПУТЬ
(Почти начало)
«Услышать и сейчас же забыть, кто читал, о чем, и что, и прислушаться к себе — вот то, что осталось как отзвук и определяет ценность этих стихов». Так и о людях...
Розанов. Ю «О стихах»
Свободное копирование
