Но ни завтра, как было договорено с бригадиром, ни послезавтра трактор не пришел. Приезжая с работы вечером, я первым делом бросал взгляд на поле: вспахано ли? Но целина по-прежнему траурно чернела, не тронутая плугом. На третий день, решив, что Татьяна Григорьевна забыла о нашей договоренности, я утром помчался в совхоз, угадав к производственной летучке, проводившейся на совхозном машинном дворе.
— Как же так, — взмолился я к Татьяне Григорьевне, — мы же условились: в понедельник вы непременно запашете мне навоз, ведь он выдыхается, теряет аммиак…
— Да помним мы о вас, — досадливо поморщилась Татьяна Григорьевна, — запашем…
— Но мы договаривались на понедельник, — не отставал я.
— Мало ли что договаривались, у нас свои заморочки, — отрезала Королькова.
И тут такая меня взяла обида: я, изнемогая, чтобы успеть к понедельнику, под дождем рвал кишки, а она…
И, кажется, что-то обидное и неуместно высокопарное наговорил я тогда совхозному бригадиру.
Теперь, по прошествии времени, вспоминая тот наш первый инцидент, я невольно краснею и за свой глупый пафос, и за бестактный наскок на замотанного делами совхозного бригадира полеводов. И понимаю, какой ненужной помехой, этаким чирьем на неудобном месте был я для совхоза. Тут уборка урожая, горячка, нелады с техникой, беспогодье, и я еще со своим жалким полугектаром под ногами путаюсь. Они — и бригадир, и агроном, и механики — и рады бы послать меня куда подальше, да нельзя: арендаторство — новая затея партии: терпи, но исполняй.
И если эти записки когда-либо выйдут в печать и попадутся на глаза тем, кого я часто допекал своими просьбами и требованиями, особенно в первый год своего арендаторства, пусть они меня простят и поймут, что нас тогда сталкивали лбами те неразумные правители, которые придумали это арендаторство, вместо того чтобы сразу решиться отдавать землю в собственность тем, кто по-настоящему хочет на ней трудиться. Но это произойдет еще не скоро, и разговор об этом впереди.
А навоз мне через пару дней после моего настырного визита в совхоз все-таки запахали.
И вот хожу я по перевернутой, вздыбленной плугом целине, рассматриваю изнанку дернистой, напластованной лентами почвы, с которой связывают меня уже и первый пролитый пот, и первые хлопоты и огорчения, и, главное, надежды на будущее; хожу, и страх, и радость одновременно кипят во мне, будто в плавание неизведанное пустился: что-то дальше будет?
Свободное копирование
