Жизнь, отданная цирку - 87

А пока неожиданно подошел тридцатилетний юбилей моей и Борисовской артистической деятельности. Его отмечали в Бакинском цирке в 1947 году. Нас поздравляли товарищи по работе, теплые слова говорили нам нефтяники, солдаты и офицеры, писатели, художники, композиторы, артисты театра. Директор цирка Леонид Викторович Асанов рассказал о нашей работе, о наших неустанных поисках нового репертуара и новых форм выступлений.

Я слушал приветственные речи, в которых по доброте сердечной многое было, конечно, преувеличено, и перед моими глазами проходила вся моя жизнь: изнурительная работа на табачной фабрике, первые самодеятельные выступления, самодеятельные афиши рабочего цирка, пощечина Злобина, бегство из дома, встреча с Дуровым и Лазаренко, полуголодное существование в цирке Вялынина и там же первое приобщение к настоящему цирковому искусству, унижения, оскорбления... И все-таки я стал артистом, осуществил мечту детства!

Этим я во многом обязан Дурову и Лазаренко, а также всем тем цирковым артистам, кто не проходил мимо безвестного подростка и кто советом, а кто показом помог понять и искусство цирка и самого себя. А полноправным членом общества сделала меня Советская власть. За это - земной поклон ей, нашей власти народной! Сколько таких, как я, вывела она в люди! И я буду считать себя совершенно счастливым, буду считать, что жизнь моя удалась, если мой труд приносил людям пользу, если мои шутки и куплеты, мои смешные сценки хоть кому-то улучшили настроение, развеяли печаль, а кого-то заставили поежиться от того, что слово попало не в бровь, а в глаз.

Один случай подтвердил мне, что труд мой не пропал напрасно. Это было за несколько лет до юбилея, в Челябинске. Я вспомнил об этом, слушая щедрые слова моих товарищей.

После представления директор цирка Ефим Михайлович Ефимов познакомил меня с одним из руководящих работников города.

- Собственно, я-то вас знаю давно,- сказал мне... ну хотя бы Иван Иванович, так как подлинного имени этого человека я по причине, которая будет ясна чуть позже, не назову.- С двадцать третьего года, когда впервые увидел вас на манеже. Ну, а годом позже была у нас с вами одна интересная встреча, о которой вы и не подозреваете и о которой я вам расскажу, если вы согласитесь заехать ко мне домой:

цирк закрывается, а такие истории, как моя, лучше рассказывать не торопясь.

Заинтригованные, мы с Ефимом Михайловичем послушно пошли к его машине. Через полчаса машина остановилась У подъезда нового трехэтажного дома.

- Прошу к нашему шалашу! - пригласил нас хозяин. Дверь открыла молодая красивая женщина.

- Маша, вот наши гости. Принимай! Директор цирка Ефим Михайлович и известный тебе Петр Георгиевич Тарахно.

Я только молча удивлялся и вопросительно посматривал на Ефимова. Но тот тоже пожимал плечами.

Нас ввели в столовую, где был уже накрыт стол. Значит, хозяин ко всему готовился заранее. А я всю дорогу, сколько ни старался, не мог припомнить, где мы могли с ним встречаться. И лицо его мне было совершенно незнакомо.

- Выпьем за сегодняшнюю встречу,- сказал хозяин, поднимая бокал,- а о первой я вам сейчас расскажу.

И, посмотрев на меня еще раз очень внимательно, Иван Иванович начал рассказ:

- В гражданскую войну остался я без отца и матери.

Отец погиб на фронте, а мать умерла от тифа. И "воспитателем" моим стал Васька Громило - вожак бездомных мальчишек. Он учил нас попрошайничать, обманывать и воровать. Целый день я и еще с десяток таких же, как я, шныряли по базарам и улицам Армавира, высматривали, где висит белье, где куры гуляют без присмотра. Одним словом, искали, чего бы стянуть. И однажды с такими "деловыми" целями я оказался в цирке, который располагался около базара.

Очень понравилось мне то, что я там увидел. Даже забыл о цели своего визита. Вот тогда-то, Петр Георгиевич, я и увидел вас на манеже. И потому, наверно, особенно запомнил, что были вы в таком костюме, который очень походил на наши, говорили почти как мы и манеры у вас были такие мне знакомые, что я смеялся от удовольствия, и все мне казалось, что знакомого встретил. Только потом, уже выйдя из цирка и вспоминая, что я там видел, я вдруг почувствовал, что вы над такими, как мы, смеетесь, издеваетесь даже. И я было от этой мысли разозлился, а потом засосало у меня что-то под ложечкой и стало мне как-то не по себе. Словно увидел я себя со стороны.

Иван Иванович сделал паузу. Было видно, что он волновался. И, наверно, чтобы хоть немного успокоиться, закурил.

- Да, тяжело это вспоминать. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь, особенно если эта "песня" - твоя жизнь.

До тех пор я не задумывался над тем, как я живу. А тут закрались в меня сомнения. И стал я чувствовать себя как-то беспокойно. А в это время начали нас, беспризорных, вылавливать и отправлять в колонии, в детские дома. Но мы, дураки, не понимали, что Советская власть хочет спасти нас. И тех, кто нас выслеживал и ловил, считали самыми ненавистными врагами. Скоро в Армавире оставаться было уже нельзя, и мы стали разъезжать по городам: то в Ростов, то в Краснодар.

И вот однажды, в поезде, который шел из Краснодара в Ростов, я и два моих компаньона решили "обработать" нэпмана. Он был прилично одет и имел довольно большой и увесистый чемодан. Два моих помощника выследили его еще на вокзале в Краснодаре.

На одном из больших перегонов они пришли ко мне в вагон и сказали, что можно начинать. Они займут пост около туалета, а я буду в тамбуре, и когда нэпман пойдет в туалет, мы и проверим его карманы.

Мы заняли свои посты. Через некоторое время нэпман действительно появился. Он взялся за ручку двери и вдруг повернул голову в мою сторону и внимательно на меня посмотрел. И - о ужас! Я узнал этого человека. Это были вы,

Петр Георгиевич! Вы и не подозревали, какая опасность вас подстерегала. Мои напарники уже хотели втолкнуть вас в туалетную, но я отчаянно крикнул:

- Смывайся!

Корешки мои метнулись в тамбур, и мы на большом ходу спрыгнули с поезда.

Когда в темноте мы отыскали друг друга, я рассказал им, кто вы. Они долго озлобленно ругали меня, но я тогда ни на минуту не раскаялся в содеянном.

После этого я все больше и больше внутренне стал отходить от этой компании, а потом порвал с ними и на самом деле. Я уехал в другой город и постарался, чтобы бывшие дружки не нашли меня. Поступил на работу, начал учиться. А потом, когда почувствовал, что делами своими совсем очистился от своего прошлого, вступил в партию. Теперь, видите, я вполне нормальный человек... Только все эти годы я всегда надеялся встретить вас и рассказать вам эту историю, чтобы снять тяжесть с души...

Иван Иванович закончил. И хотя начинал он свой рассказ как бы шутливо, по всему было видно, что нелегко далась ему исповедь. После этого мы подружились с ним и до сих пор переписываемся. В одном из писем он писал мне: "У меня хорошая старость. Я с гордостью смотрю на своих детей, которые давно уже стали взрослыми и теперь сами добывают уголь, возводят дома, лечат больных. Смотрю на них и думаю, что не зря прожил свою жизнь, в которой были огорчения и радости и в которой есть добрая улыбка старости, сознание, что мир становится лучше и ты для этого сделал все, что мог..."

Таких и еще более "экзотических" встреч было у меня несколько. Тогда, по молодости лет, я, может быть, и не придавал им какого-то особого значения, но со временем они стали для меня подтверждением, что труд мой не пропадал даром.