В Армавире располагалось много наших войск, и его постоянно бомбили. Мы же включились в работу: городской сад был полон зрителей. Наш цирковой оркестр играл вальсы и марши, а потом начиналось представление, оно шло в концертной раковине. Алиев сам объявлял номера.
Представление длилось часа полтора, но так как части все время менялись, одни уходили, другие приходили, то мы с утра до вечера выступали почти непрерывно, успевая только перекусить на скорую руку между номерами. А ночью выступали еще и на вокзале, прямо в зале ожидания, битком набитом бойцами, готовыми к отправке под Ростов.
И так день и ночь в течение десяти суток, а потом выступления в вагонах поезда, везущего раненых в Грозный. В Грозном в цирке не было рабочих, и мы сами стояли в униформе, сами выносили друг другу реквизит и устанавливали клетку для аттракциона Н. Гладилыцикова.
Из Грозного нас снова послали в Баку: фашисты начали бои на бакинском направлении. На этот раз мы продвигались очень медленно, так как без конца пропускали воинские эшелоны. На станции Махачкала, едва подошел состав теплушек и платформ, ко мне бросились какие-то матросы. Оказалось, это были моряки с трех крейсеров, которых мы обслуживали в Севастополе. Ребята узнали меня и обнимали, как родного. Неожиданно появилась Борисовская, и мы тут же сыграли несколько своих сценок, которые исполняли на кораблях.
Этой встречи я никогда не забуду. Не забуду их радостные лица и то, как дарили они нам на память свои тельняшки, совали в карманы консервы и как махали и махали нам руками, бескозырками, бушлатами. Для нас они были роднее родных. Мы сдружились, потому что не только выступали для них, но и помогали наладить самодеятельность, ставили им номера.
И снова Баку, где собралось столько артистов, что хватит на три программы. И здесь наша работа была напряженной и почти непрерывной. Кроме представлений в цирке мы выступали в госпиталях, в палатах, иногда перед одним-двумя ранеными, стараясь хоть немного ободрить и развеселить их. Те, кто не был занят в программе цирка, выезжали в клубы и там давали полное представление на три часа.
День был заполнен до предела, но мы с Борисовской все время просились на фронт, и наконец нас направили в Моздок. И вот мы в окрестностях города поем бойцам куплеты "На Моздок я не ездок". Куплеты эти имели огромный успех из-за своей актуальности и местного, так сказать, колорита.
Потом мы вернулись в Баку, а через некоторое время нас вызвали в Тбилиси, где, в числе других артистов, нам с Борисовской вручили медали "За оборону Кавказа".
Мы работали много и напряженно, но беспокойные мысли о родных и близких людях не оставляли ни на минуту. Что с матерью, которая осталась в Керчи? Ведь там - фашисты. Что с нашим Витей? Мы не получаем от него писем. Не было госпиталя и в нем солдата, у которого бы я не спросил о части, где служат Витя, Володя и Миша.
Я выходил с веселой шуткой на манеж, а у самого на сердце было так тяжело. Товарищи по работе старались хоть как-то облегчить мое состояние, и за это я им очень благодарен. Нашли даже моего давнишнего друга и автора, который когда-то много писал для нас - Николая Петровича Ойстраха, и мы опять стали работать вместе. Он написал нам новый антифашистский репертуар: "Светит месяц", "Горе развеется", "По улице мостовой". В этих сценках я обычно исполнял роль пленных немцев и придумывал для них "экзотические" костюмы, состоявшие из различных предметов туалета: дамской кофты, рваных брюк, полотенца, используемого вместо головного убора, соломенных лаптей, тряпок, служивших чулками. Этот живописный набор мог в зависимости от обстоятельств варьироваться, и мне нравилось каждый раз добавлять для "элегантности" ту или иную неожиданную деталь.
Работа, конечно, отвлекала, но ощущение тревоги ни на миг не оставляло меня. А уж как тосковала и маялась Анна Николаевна - и передать нельзя!
Свободное копирование
