Для меня же эта поездка имела еще одно значение: с нами был десятилетний Витя, которого в тридцатом году к нам привезли из Ленинграда. Мы бы давно взяли его к себе, но я и Анна Николаевна боялись, что ему трудно будет жить в переездах, недосыпать, без конца менять школы. И цирки в то время не были такими уж благоустроенными и требовали самого серьезного ремонта. Что, если это помешает ему хорошо учиться? Я по себе знал, как плохо быть недоучкой. Но все-таки, когда мы поняли, что у отца ему жить тоже неважно, что он тоскует по матери, мы решились.
И вот с нами сын. Витя оказался очень добрым и послушным мальчиком. Он быстро привык ко мне и называл меня батей.
Конечно, разъезжая, учиться трудно, но государство и тут помогало. Был издан приказ, по которому детей артистов цирка принимали в школу безоговорочно в любом месяце учебного года и даже тогда, когда в классе не было свободных мест. У каждого ребенка цирковых артистов на руках был журнал (дневников тогда еще не было) с отметками за знания и дата окончания занятий в последней школе. С этим журналом и со справкой директора цирка родители обращались в Отдел народного образования, и ученика определяли в школу, расположенную недалеко от цирка.
Витя учился хорошо. А в свободное время приходил в цирк, садился в сторонке и смотрел, как репетируют. Чаще же всего его видели около жонглера Анатолия Коданти.
Была такая полурусская, полуитальянская семья, глава которой жонглер еще мальчиком был привезен в Россию. Потом он женился на русской. Их сын Анатолий тоже стал жонглером, причем неплохим. Они пользовались большим успехом, хорошо зарабатывали. Но отца потянуло на родину, где у него осталась сестра. В тысяча девятьсот тридцать третьем году они уехали в Рим, и через некоторое время я получил от старого Коданти отчаянное письмо: "Какую я сделал глупость, я погубил свою семью". Он писал, что в Италии их считают русскими и они часто сидят без работы, что Толе приходится выступать в кабаках и ему негде репетировать. От отчаяния Толя начал пить. Так грустно было читать эти письма!
Но ко времени приезда к нам Вити Толя был еще в Советском Союзе, и Витя с нескрываемым любопытством наблюдал его репетиции и работу. Вскоре я заметил, что у Вити появились мячики и шарики, а после уроков он пытается ими жонглировать. Конечно, первое время у него не получалось, мячики разлетались в разные стороны. Я молча наблюдал за его стараниями и ничего не говорил. Но однажды, когда он пытался жонглировать, а у него не получалось, я как бы невзначай показал, как это нужно делать. Витя повторил, и на второй раз у него получилось. А потом он уже сам подошел и спросил, как надо сделать, чтобы мяч вертелся на мизинце. Я опять показал. Потом он спрашивал о других приемах, пробовал их повторить, и мне оставалось только удивляться, как быстро у него все получается.
- Кем же ты хочешь быть, когда вырастешь? - спросил я его однажды.
- Жонглером,- ответил он,- таким, как Коданти.
Я осторожно сказал об этом жене, а она вдруг неожиданно ответила:
- А что ж, разве это плохо - быть цирковым артистом?
И, знаешь, Вите будет намного легче, чем было тебе. Он ведь с нами, с тобой. Ты много видел и знаешь цирк, а Витя смышленый мальчик.
И все-таки у Вити был родной отец. И узнать его мнение я считал необходимым. Написал в Ленинград и рассказал Борису Александровичу, что Витя хочет стать цирковым артистом, жонглером. "Я хоть и усыновил его, но Ваше мнение тоже очень важно. Напишите, что Вы об этом думаете, я передам Ваше мнение Вите". Рославлев ответил, что всякий труд почетен и что если Витя всерьез решил быть цирковым артистом, пусть будет. "Вам же я благодарен за заботу, но прошу Вас, отговорите его работать под куполом".
После ужина у нас с Витей был разговор, и я передал ему слова отца.
- Ты уже не маленький, тебе одиннадцатый год, ты сам знаешь, что такое быть цирковым артистом, и, надеюсь, понимаешь, что аплодисменты и цветы не главное. И давай прикинем. В школе ты с восьми до одиннадцати. После школы ты репетируешь, скажем, до двух часов. Потом обед и уроки часов до пяти. Надеюсь, ты не собираешься бросать школу? Ты должен закончить десятилетку. Это и без манежа трудно...- Я говорил, а Витя улыбался и вдруг спросил:
- А сколько надо времени, чтобы стать жонглером?
- Смотря каким жонглером. Если плохим, то на это нужно не менее пяти лет...
- А если хорошим?
- Вся жизнь. Для хорошего жонглера не может быть срока. Он учится до тех пор, пока может ловить.- И мы рассмеялись.
- Я буду учиться и окончу десятилетку,- сказал Витя,- и буду жонглером.
Витя оказался удивительным мальчиком: он все успевал. И учиться на отлично, и гулять, и ежедневно тренироваться не менее четырех часов. Он разбивал в кровь руки, на лице и на лбу не проходили синяки. Особенно упорно он работал, когда у него не получался какой-нибудь трюк. Ему и в голову не приходило заменить трудный трюк более легким. Я с большим вниманием наблюдал за ним, готовый в любую минуту прийти на помощь. Да и как не помочь. Во-первых, у меня на глазах преодолевалось одно препятствие за другим. А во-вторых, впервые в жизни я сам кого-то учил. До сих пор все учили меня. А тут я делился своими знаниями, и это невольно заставляло по-новому взглянуть на себя, на свои годы учения, на свою сегодняшнюю практику.
Мне могут сказать: чему же вы его учили, ведь вы же не были жонглером. Да, жонглером я не был и даже никогда не пытался им быть. Но я видел многих замечательных жонглеров, я общался с их учителями, я сам всю жизнь в цирке был учеником и искал секреты мастерства в любом жанре.
Словом, теоретически зная, что к чему, как надо держать руки, как не прижимать локти, не стоять столбом, как сгибать ноги, я учил Витю, вернее, помогал ему, а примеры блестящей работы он мог увидеть и сам. Конечно, не все у нас шло гладко. Витя иногда со мной не соглашался. Он взрослел в работе, становился самостоятельным, стремился настоять на своем. Иногда мне это было больно, но я уступал. Однако чаще он убеждался в моей правоте, обнимал, целовал меня - дружба и мир восстанавливались.
Я смотрел на Витю, и сердце мое радовалось. Цирк всегда полон детей. Это дети артистов и большинство из них станут продолжателями цирковых династий, цирковых традиций. С младенческих лет они приобщаются к цирковому искусству, наблюдают, как репетируют и работают их родители, делят с ними тяжести кочевой жизни. Очень рано они пробуют свои силы в этом трудном деле. В цирке, как ни в каком другом виде искусства, сильны семейные традиции.
Я не открою ничего нового, если скажу, что вместе с детьми в нашу жизнь шумно и озорно входит будущее. Оно вырастает в наших тревогах и заботах. Для меня сопоставление слов "Дети - будущее" было совершенно конкретным. Я с удовольствием наблюдал, как после уроков в цирк с гамом врывалась ватага школьников в красных галстуках, жизнерадостных, веселых, шумных, каких-то уверенных в себе, в своем праве на радость. И тут же они бежали на манеж репетировать. И в работу они вносили этот дух уверенности и задора - слезы радости и печали одновременно подкатывали мне к горлу. Радости - от этого торжества жизни, печали - при воспоминании о тех битых, кусанных, запуганных детях старого цирка. И каждый раз как на какой-то волшебный спектакль смотрел я, как юные пионеры-артисты клали на барьер свои книги, переодевались, делали разминку, и в цирке наступала вдруг такая тишина, что, казалось, будто никого и нет в нем. Слышался только скрип блоков, через которые продета лонжа, да иногда раздавались короткие цирковые команды учителя-отца, который держал другой конец лонжи. Ребята постарше учили своих младших товарищей или братьев и сестер.
Свободное копирование
