* * *
Политические партии... начали всероссийскую партийную грызню, натравливание всех против каждого и каждого против всех, проповедь классовой и всякой иной ненависти.
В дни, в которые требовалась консолидация всех сил нации, когда надо было, ценой взаимной уступчивости, сгруппироваться вокруг одного знамени и порешить с первейшей и важнейшей национальной задачей -- поскорее прикончить войну, чтобы затем переходить к другим задачам государственного творчества, началась иступленная пропаганда всякого разъединения. Последующая проповедь Гражданской войны была только дикарски прямолинейным выводом из посевов, сделанных в первые дни. (Еще бы, ведь во всех книжках сказано, что в культурном государстве требуется партийная борьба и существуют классовые противоречия, так разве можно хотя на день отложить их выявление и обострение?)
Слова: Россия, родина, отечество -- стали почти неприличными и из употребления на митингах были совершенно изъяты. Можно было "спасать революцию", но "спасать Россию" -- это было уже нечто контрреволюционное.
И Россия, коренная Россия словно обомлела перед выработанной привычкой к повиновению и уступчивости перед каждым окриком, она терпеливо сносила это всенародное оплевание. Можно было безнаказанно выкинуть плакат "Да здравствует Германия", как это было сделано в Белоострове возвращающимися на родину "спасителями", но едва ли кто рискнул бы да и смог бы безопасно пройти по Невскому с плакатами "Да здравствует Россия", "Все для Родины", "Долой ненависть", "Да здравствует единение и любовь всех без изъятия русских людей"!
19 марта собрался в Москве Первый Всероссийский съезд Союза торговли и промышленности. Состав его был весьма демократический. Это не была европеизированная петербургская буржуазия, а простые, немудрящие купцы из разных российских захолустий -- почти "хозяйственные мужички", а не купцы. На их лицах отпечатывалось полнейшее недоумение перед тем, что происходит, перед этим оплеванием и отрицанием родины. И надо было видеть их неподдельный восторг, их слезы, их крики без конца, когда после долгих и не всегда для них понятных речей я обратился к ним с простыми словами русского человека, "осмелился" заговорить о любви к России, о необходимости ей послужить в первую голову, а не чему-либо другому, когда я призывал их стеной стать "за родину". Если бы кто видел этих плачущих людей, обнимавших меня, хотя бы того древнего старика, что бросился целовать мне руку, тот, может быть, понял бы, сколько лжи, сколько противоречия всей русской натуре было в проповеди ненависти. Но... на любовь и самопожертвование тогда не было моды. Кошмарные тогда переживала Россия дни -- и надо было, чтобы начали ее рвать по кускам, чтобы проснулись здоровые чувства, чтобы даже партийные болтуны заговорили о необходимости спасать Россию и революцию, перестали замалчивать и забывать ее, многострадальную родину-мать.
