Пока родители цеплялись за город, бабуся с дедулей подыскивали себе подходящую деревню, и некоторое время я жила с ними в доме у чужих людей в Подобасе, видимо, даже довольно долго, потому что садили грядки.
Хозяйская великовозрастная дочь Галька, думаю лет четырнадцати, воровала из бабусиных супов мясо, а с грядок по ночам – овощи. Перепрыгивала через забор в наш огородик она всегда в одном месте: следы ее босых ног сделали углубление в мягкой почве. Дедуля не стал караулить воришку, а в это углубление положил досточку с торчащим острием гвоздем, - на следующий день хозяйская дочь ходила, заметно прихрамывая, а дедуля с бабусей прятали ухмылки.
По нынешним понятиям можно оценить дедулины действия как негуманные, но, во-первых, какие времена, такие и нравы, а во-вторых, горячий мой дедушка вообще был скор на расправу, больше, конечно, на словах. Ругался он с большим чувством так: «Подлючки, стрелять их всех надо!». В молодости дедуля воевал с басмачами, наверное, ему приходилось и стрелять в людей; о прошлом при мне никогда не вспоминалось.
Помню пологий спуск к прозрачной речке, мы с бабусей ходим кормить рыбок, у бабуси – колокольчик, она им звенит. Потом рыбки приплывали к берегу на звон этого колокольчика; рыбы, оказывается, немые, но не глухие. Потом меня забрали родители, а бабуся плакала над моими босыми следочками в своем огородике.
