Появление ребенка. 1885 год.

Глава XII. Появление ребенка. 1885 год.

 Без утраченной переписки, которую Леля по-прежнему поддерживал с нами, не желая останавливаться на личных переживаниях той "кузинной" зимы с столь живыми, яркими впечатлениями, я возвращаюсь к нелегальной переписке Лели, в которой он, хотя изредка, все же давал мне весточку о своих переживаниях. Так в длинном письме от 22-го января (1885 г.), он выражал свое неудовольствие на полученные им письма от тетушек Трироговой и Зузиной по вопросу об отношении его к тете в связи с влиянием на него Наташи. Леле пришлось отписываться, пояснять и выражать мне, как ему неприятно, "когда вмешивают Наташу, в наши отношения к тете. Наташа не может быть им судьей и т.д. Справедливость требует устранить совсем ее от этого, что я делал и делаю, не допуская разговоров ни о тебе, чтобы не выставлять тебя на ее колкости и не вызывать в ней пикировки".

 И далее, возвращаясь к тому раздражению, которое вызывают в нем все эти дрязги -- "вот 5-6 дней, как у меня не перестает кипеть в груди..."

 "Чем кончится наше общежитие, его, конечно, нужно разрушить, я задыхаюсь! сильное чувство могло сглаживать многое неприятное, но когда чувство слабеет, мелочи так и влекут к полному его уничтожению, а между тем выхода не вижу. Боюсь ее оскорбить, обидеть, рассорить с собой. До лета мы решили жить вместе, а после лета, вопрос, который разрешил я, но на котором, кажется, не останавливается она. Беда! Беда!"

 "Описать все, что меня раздражает, трудно: главное -- это колоссальный эгоизм, очень черствое отношение к людям и к тому еще при идейности -- полная беспринципность. Почему мне главным образом невыносимо: дело в том, что меня связало с Наташей главным образом духовная сторона. Теперь загадка для меня разгадана, метафизика обличена. Я уже не колеблюсь в понятиях, но иду иным путем, чем она.

 Впрочем, я все об одном, должно быть, надоел... Мне очень скучно и жутко"!

 В письме от 10-го февраля (85 г.) Леля сообщал, что за неделю назад приехала Паевская с Юрочкой.

 "Я успел сильно полюбить его: премилый ребенок, умный, смышленый, а вместе с тем и очень жалкий, в виду предстоящей ему будущности. Теперь он в великолепных руках: здоров, весел, развит; но, несомненно, ему придется попасть к матери, которая конечно его искалечит. Бедная Н.: уже и теперь вся не своя: в вечной агитации, а потому и в раздражении. Ее очень трудно узнать: она совершенно обезличивается, вредя себе и ребенку. Первое время по их приезде она все говорила о том, что хочет оставить его у себя; ей подсказывало 1) материнский эгоизм,-- боязнь,-- что сын ее забудет, 2) недовольство некоторым мелочами в его воспитании: "в нем, видишь -- лоску нет", в его произношении вкралось много малороссийского: возмутительно! Познакомившись с Н., я вижу вперед, что такое будет ее материнский уход: ряд бестактностей, облеченных еще в теоретические формулы. А затем в Москве, в нищенской квартире, куда денется здоровье ребенка, который слаб уже и так. Вообще будущее очень неясно и, во всяком случае, непривлекательно.

 Я говорил тебе о своем решении разъехаться. Н. вела себя очень неделикатно в данном случае, она его все время игнорировала, а когда оно выступило еще раз, пошла страшно неприятная кутерьма. Дело было выставлено так, будто я поступаю даже нечестно, раньше дав обещание жить вместе, что я этим помешал ей устроиться иначе, удобней, приискать другую обстановку и почти что вопль, что этим у ней отнимается ребенок. Мать! Что делать! Слабая женщина, которая, впрочем, всегда лезла в сильные... Я, конечно, не могу вынести таких попреков и поспешил ее успокоить, указав на то, что в известной обстановке жить вместе я могу, а именно, при разных входах (моя комната была проходная) и несмежных стенах... Я беру на себя страшную обузу, потому что жить с существом, которого вечно осуждаешь, из-за которой вечно раздражаешься, уже стоило мне самые неприятные нервные боли и общее расстройство нервной системы. Ах, я мечтаю об уединении! А тут еще ребенок, за которого будешь дрожать...

 Вот уже 1 1/2 недели как уехал Юрочка с Кат. Иван. Пробыли они здесь ровно месяц. Я настоял на следующем: в случае, если представится материальная возможность поселиться Наташе с Юр. и Кат. Ив. одним,-- я с ними не живу; но при неблагоприятных условиях мне придется (конечно, этого я сам хочу) поселиться вместе, хоть на время. Далее, в случае я не селюсь вместе, Наташа после долгих колебаний, по моим настоятельным требованиям, согласилась брать от меня известную сумму; но обо всем этом подробно при свидании.

 Между прочим, оказалось необходимым и неизбежным взять Наташе Юрку к себе, потому что теперешним его устройством тяготится муж Кат. Ив., Наташе поневоле, следовательно, придется в будущем году сделаться матерью; я предвижу, что будущее ее заест. Уже за месяц их пребывания здесь она совершенно расклеилась и была неузнаваема: все заботы, тревога о малейших нуждах сына, причем все это высказывалось в самой непривлекательной для окружающих форме. Юрку я успел очень полюбить: милый и смышленый ребенок и притом такой, кот. вызывает симпатию не только своею индивидуальностью, но и своим положением. Что с ним будет? является настоятельным вопросом при его виде. Он, бедный, в Наташе найдет не столько мать, сколько исполнительницу материнских обязанностей, исполнительницу строгую и фанатичную, но вопрос, насколько разумную. Впрочем, мне было очень отрадно и приятно видеть, что И. способна на сильное чувство к другим, в данном случае на чувство, граничащее с самопожертвованием: "воспитывая сына, я убиваю себя", повторяет она часто и, трудно, конечно, сказать наверное, в этом м. б. есть доля правды. О себе писать нечего. Теперь моя комната не рядом с Нат, а через коридор: не заметила ли ты это по спокойному тону моего письма? Сюда приехала Варв. Петр, и останется тут вероятно до мая..."

 "19 Мая 1835 г. Дорогая Жени. Ты теперь одна в Губаревке и тебе должно быть не весело. Я написал бы тебе длинное письмо.., но завтра предстоит экзамен, к которому я кое-как приготовился. Очень устал и жажду скорее уехать отсюда. Наташа уехала в Тамбовскую г. на место. В Градижск она уже не может ехать, потому что рассорилась с Кат. Ив., вследствие того же будущей зимой ей придется взять сына к себе. Но я, конечно, уж не поселюсь вместе: очень дорого дался мне этот год: редко когда я так мало занимался, как всю эту зиму, заменяя занятия растравливанием нервов. Бедная Наташа -- она несомненно больна; искалечена Парижскою и предыдущими жизнями. С тетей {Проездом в П-б, заехавшей к нему.} имел очень большой и важный о ней разговор. Он кончился очень мирно. Результаты следующие: с какого месяца еще не решено, Нат. будет получать 42 р. в месяц (1/4 Липягинских денег); я -- вместо 60 буду иметь 30 р., на что тетя согласилась после того, как я убедил ее, что буду иметь хороший урок. Расход превысил прежний на 12 р. По окончании курса, лишь только получу что-нибудь, конечно, откажусь от помощи из дому. И так все будто мирно... хотя между нами уже все дело решено и мы во всех пунктах пришли к соглашению, но от Н. -- может статься для шутки -- формально объявить мне свой отказ, "в насмешку родственникам"! Ты понимаешь, какая это будет чувствительная для меня пощечина, и поэтому я ее предупреждал о возможных результатах ее. Ты, я думаю, как tombée des nues {Упала с неба.}, не вполне понимаешь, как и почему все это случилось... вперед знаю, что с твоей стороны встречу только одобрение и в разговорах с Н. говорил о данном деле и от твоего имени. Тетя, конечно, хочет выставить это моим личным подарком ей. Бог с ней, если ее это может примирить с самым фактом.

 Последний экзамен 28-го. Не знаю, как выдержу еще 4 экзамена".

 Экзамены свои Леля выдержал; благополучно перешел на III-й курс, и, как всегда, приехал проводить с нами лето в Губаревку, а Наташа, поссорившись с Паевской, решила взять место учительницы музыки на лето в отъезд. Ей удалось устроиться в очень музыкальной семье Сатиных, в Лукине -- Тамбовской губ. Сначала она жаловалась, что чувствует себя наемницей, что Сатины с ней сдержанно-холодны. Но затем она стала все более и более ценить эту благородную семью и этот культурный оазис среди Тамбовских полей.

 Ей начинал нравиться и грандиозный дом с колоннами, как у дедушки в Саратове, где она провела свое детство; и вся семья Сатиных, музыкальная, высоко-культурная, особенно Вера, дочь Сатиных, гордая, сдержанная, но глубокая, скромная, прекрасная натура, и даже сам Сатин, хозяин, воспитанный вековой традицией повелевать, управлять, быть царьком в своем оазисе... Нет, ей было положительно хорошо у Сатиных. Мне, помнится, очень понравилось такое отношение Наташи к Сатиным, и я выписала себе тогда из ее письма ее мнение, объяснявшее мне склад ее характера: "самое драгоценное благо в жизни -- не любовь, не нежность, а уважение и доверие. Эти чувства я желала бы внушить своему другу. Когда же мне приходится быть деликатной, гуманной с другом, значит, приходится признать, что он нравственно падает, и если я должна щадить его самолюбие, то с этой деликатностью и снисхождением умирает уважение, доверие, то, чем сильна дружба"... Леля был слишком добр и деликатен с ней. Когда в то время завязалась переписка с Паевскои по вопросу о переезде мальчика к матери насовсем, весь этот вопрос, очень сложный, начиная с переписки и кончая расходами, был возложен на Лелю.

 Сердечный, внимательный, Леля не мог отказаться. Вероятно, если бы он резко отказал взвалить на себя эту новую ношу, Н. почувствовала бы к нему, если не доверие, то уважение?

 Июль мы опять проводили в Аряше. Теперь с нами была Оленька.