Смерть бабушки

СМЕРЬ БАБУШКИ

Смерть бабушки впервые заставила меня задуматься о том, что это естественное явление может коснуться не только других, но и моих близких. И, несмотря на то, что я стоял перед фактом, я так и не принял его. Возможно, поэтому моя память не сохранила образа бабушки в гробу, да и всей церемоний панихид, которая повторялась несколько дней, да и самих похорон, а запомнился отец Илларион, который отпевал бабушку, и разговор с ним.

Отец Илларион много говорил с папой о бабушке, вспоминал о том, как во время войны, когда шесть месяцев от папы не было известий, бабушка повела нас к нему, и он нас крестил. Тогда же она дала обет, что если папа вернется домой, она принесет в жертву барана и трижды обойдет на коленях церковь. Почему-то моя память этот эпизод хорошо запомнила.

Ночь. Вся наша семья и ближайшие родственники в церкви. Кто-то зарезал барана и, подвесив его, снимает с него шкуру. Хочу быть возле взрослых, но бабушка попросила нас с братом последовать ее примеру, на коленях обойти церковь – ради возвращения папы. Конечно, ради папы мы готовы были с радостью сделать всё, что от нас требовалось.

Отчетливо помню, как бабушка во время войны водила нас с братом в кондитерскую и покупала нам орешки в сахаре, я даже сейчас помню вкус этих сладостей. Не видел бабушку рассерженной, грубой, а тем более кричащей ни во время войны не после, когда мы всей семьей жили в ее однокомнатной квартире. Как мы там умещались? Сейчас не могу даже представить себе. И как всё это выдержала милая моя бабушка? Как надо было любить папу, нас – внуков и внучек, – чтобы хоть раз не сорваться.

Светлый образ бабушки я пронес через всю жизнь, так и не положив его в гроб. Она жива для меня, просто я с ней долго не виделся, а вместо своей доброты и советов оставила мне отца Иллариона также ненавязчиво, как она привыкла делать всё в своей жизни.

Не знаю, почему зашел разговор о Сталине, и кто его затронул, но помню, что сказал отец Илларион мне:

– Ты не верь, что сейчас вещают о Сталине, минует сие время и на него снова будут молиться.

– А почему сейчас перестали?

– Да потому, что там одна нехристь.

– А он разве верил в Бога?

– Сие никому неизвестно, окромя всевышнего, но…

– Тогда, а вы откуда знаете?

–Рассуди, сколь поверхностен вопрос твой. Он учился в духовной семинарии, и хорошо учился, как выполнял всё, чего он касался. Церковь наша не может забыть того благожелательного к ней отношения Сталина, которое выразилось в целом ряде мероприятий, клонящихся ко благу и к славе нашей Православной русской церкви. После революции он, в меру сил своих, защищал от уничтожения Церковь и ее служителей. Во время войны и после, он много помогал Православной церкви. Нынче же о сем все позабыли или умалчивают, а сие яко важнейшее.

А ежели окинуть взором его жизнь, то без сомнения сможешь узреть, что он через всю жизнь пронес христианское миропонимание: приоритет обязанностей над правами, а жизнь свою рассматривал как служение, как крест. Приведу всего два факта из его жизни. Когда фашисты предлагали обменять фельдмаршала Паулюса на его сына, Сталин, как отец, безусловно, очень хотел спасти сына, но как глава государства не позволил себе этого. Его ответ давно известен на весь мир: «Солдата на маршала не меняю!».

И второй пример. Говорят, что во время войны Сталин с горечью сказал: «Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора. Но ветер истории безжалостно развеет ее!». И, нимало сим не смущаясь, Сталин нес свой крест, работал так, как только он был способен работать, и днем и ночью. Боже, если бы у нас для большинства приоритетом служили обязанности, а не права, нам бы жилось получше, по-христиански. Он, который так любил русский народ, понял его суть и решил построить самое справедливое, братское общество…

– Но ведь не только русские мечтали О БРАТСТВЕ, РАВЕНСТВЕ, СПРАВЕДЛИВОСТИ… – возразил я.

– Но у русских это чувство преобладает, конечно, если верить Достоевскому, который писал: «Самая характеристическая черта нашего народа – жажда справедливости». Подумай над этим сын мой… и не старайся сразу ответить на все вопросы, которые у тебя возникнут. Ответь хоть на один, серьезно обдумав его.

Ты, конечно, не раз будешь заблуждаться – порой со всеми, порой в одиночку, но постарайся не терять мужского достоинства. Вот так, сын мой. Когда будет невмоготу, загляни ко мне, авось и полегчает. Да хранит тебя Бог, сын мой!

Несмотря на то, что мне было интересно говорить с отцом Илларионом, я с ним встретился случайно, или, если хотите, по милости Божьей.

После келехи, когда гости разошлись, всю посуду мыть перенесли к нам, на Камо. Мама и сестры мыли посуду. Мама вспомнив, что в бабушкиной квартире осталась Дуся, которая должна была вымыть полы и привести в порядок квартиру, попросила меня сходить на квартиру бабушки и когда Дуся закончит уборку закрыть двери на ключ. Я, вспомнив, как Дуся ласково смотрела на меня, и мне приятно было на нее глядеть, с радостью согласился пойти.

По дороге я старался вспомнить ее внешний вид: моложавая, крашенная блондинка, стройная, с круглым овалом лица, небольшими голубоватыми глазами, светящими добротой и дружелюбием.

Когда я вошел в пустую, с детства знакомую комнату, где всегда было тесновато от мебели и нас, я впервые почувствовал утрату чего-то родного, которого никогда не вернуть.

Мой взгляд скользнул в угол комнаты, где в детстве мы с братом играли и… я увидел Дусю. Изогнувшись, она мыла пол. Подол ее платья по бокам был заткнут за пояс, открывая возможность любоваться ее длинными, белыми, упругими ногами.

Я застыл у порога в комнату, как столб. Дуся бросила на меня взгляд, озорной и в то же время дружеский.

– Не стой в дверях – сказала она, и в её голубых глазах вспыхнула игривое озорство. – Ты мне не мешаешь. Можешь сесть вот на этот стул...

Я сел, стараясь не смотреть в ее сторону. Она продолжила работу, частенько поглядывая на меня, при этом лукаво улыбаясь. Вскоре желание смотреть на нее пересилило все мои старания, и я уже не мог оторвать глаз от нее. Вытирая пол, она почти дошла до меня. Выжав тряпку в ведро, выпрямилась, посмотрела в упор своими голубыми глазами, полными игривого озорства, улыбнулась. Взяв ведро, высвободив подол, вышла, унося грязную воду. Вскоре она принесла чистую воду в ведре. Поставив его на пол, засунув подол за пояс по бокам и, взлохматив мне волосы, сквозь смех произнесла:

– Вот ещё раз протру и, всё будет готово…

И, стоя спиной ко мне, начала вытирать пол.

 В ушах у меня продолжал звучать ее смех. В нем слышалась незнакомая нотка, от которой у меня почему-то учащенно забилось сердце. Как только она наклонилась и я увидел длинные, голые, белые ноги, качающиеся из стороны в сторону, я уже не мог оторваться от них. Вытерев какой-то участок пола, она выпрямлялась, выжимала тряпку и снова кроме небольшой попы и длинных, белых ног уходящих под юбку не было ничего на свете.

Со мной происходило что-то, ещё никогда не испытанное. Я замирал, когда она наклонялась. Хотелось нежно и в то же самое время грубо провести руками по её ногам от пяток до попы и...

В голове что-то неясное, но властное крутилось. Я уже чувствовал раздражение от нетерпенья, когда она выпрямлялась, чтобы выжать тряпку. При этом она почему-то говорила: «Я скоро кончу» или «Потерпи немного» или «Не устал?». Конечно, на ее вопрос я не мог ответить. Для меня исчез мир, кроме длинных, белых ног, увлекающих мое воображение туда, где они кончались и где начинается блаженство, ещё никогда не испытанное мной, но хорошо известное всем мужчинам. Во мне просыпался мужчина.

Дуся, вытирая пол, всё неотвратимее приближалась ко мне, ноги и попа становились всё ближе и ближе. В висках стучало. Всё меньше и меньше оставалось сил сдерживать себя и не выполнить желанного. И когда она была уже совсем близко, я, схватив ее за бедра, прижался к ней. Пространство между ее ягодицами было заполнено моей проснувшейся силой. Она вдруг остановилась. Мы на некоторое время застыли. Я от страха, что она отшвырнет меня, она от соблазна уступить мне. Она, медленно выпрямившись, проговорила: «Ну что ты милый». И когда она повернулась ко мне, я впился в её губы. Дуся не сопротивлялась, но всё просила не спешить. Я хотя и слышал её просьбы, но не понимал их. Во мне что-то прорвалось. Подобно лавине несло меня к удовлетворению проснувшихся чувств, и она уступила, и помогла войти в огнедышащее пространство.

Стоило ей начать одеваться, как я снова и снова тянул её на пол, на огромное полотенце. Наконец, она уставшим, удовлетворенным голосом произнесла: «Ну, хватит!.. На этом все кончено!.. И не вздумай меня искать!». Поцеловав меня, встала, оделась, ушла, не разрешив себя провожать.

Выйдя на балкон и, увидев, что она вышла из подъезда, я, закрыв дверь на ключ, пошел домой.

По дороге домой никак не мог понять ее слов, – после всего, что произошло между нами. Не искать ее – значить забыть все. А как забыть то, что я испытал и открыл в себе? И зачем? Потому что это грех? Ах да! Адама и Еву выгнали за это из рая. Но ведь это, по меньшей мере – жестоко, лишать человека испытать какое блаженство! А если Адам и не был таким уж болванчиком, как его преподносят? А что если «змей» открыл ему тайну продолжения рода человеческого, и он пожертвовал своим бессмертием и милостью Бога? Сознательно пошел на этот шаг!? Для человечества он ГЕРОЙ, и человечество ему обязано своим существованием, как Прометею – подарившему огонь.

Почему Боги, создавшие человека, так жестоко расправляются с теми, кто заботится об их детях? Наказание за непослушание? Страх потерять власть над умами своих детей, или признать свою непогрешимость? Кто может ответить? «Пути Господни неисповедимы» – как любила говорить, бедная бабушка. Где она сейчас? Что она думает сейчас обо мне? Как землянин или уже как ангел?

И на земле и в небесах за грехи наказывают. Если у Дуси есть муж, то она совершила грех, и поэтому приказала не искать ее. Адам не изменял Еве – следовательно, наказан за непослушание. Как мир странно устроен – совсем не увязан с чувством, испытываемым человеком. Твои чувства к девушке – любовь – высшее проявление человеческой чувств. Те же чувства, а может еще сильнее, к замужней женщине – грех.

 Ночная прохлада охладила мой пыл. Я чувствовал себя опустошенным, усталым, удовлетворенным, и не очень верилось, что все это было со мной не во сне.