Эшелон
Поезд двигался медленно. Нельзя было предположить, когда и где он остановиться, когда тронется вновь. Все происходило неожиданно. Движение то ускорялось, то замедлялось. Колеса отбивали его ритм своей особой мелодией. Часто они молчали. Это было тогда, когда он стоял на полустанках, иногда в тишине поля, иногда в шуме крупных станций и вокзалов, дополняя собой их суету.
Конечно, никакого расписания движения подобных поездов на восток не существовало. Чаще мы останавливались на разъездах. Эти остановки длились иногда несколько часов. Ждали встречных поездов. Они проезжали мимо, иногда их было несколько подряд с небольшим перерывом. На их открытых платформах стояли советские танки. На танках читал бравурные надписи белой краской «Вперед к победе!», «За Родину!», «за Сталина!». Особенно, нас вдохновляла надпись «На Берлин!». Она несла с собой смешанные чувства. Но в первую очередь чувство надежды. Был только июль 1941 года.
Иногда поезда встречались в пути. Встречные эшелоны проезжали друг перед другом в разных направлениях, эвакуированные из своих теплушек взрывались ободряющими возгласами, «Ура!», «Бейте врагов!», «Возвращайтесь с победой!».
И это был естественный порыв обычных людей в необычных обстоятельствах. Он не был вызван пропагандой. Не было чувства враждебности к Советской власти. Людей обуревала любовь к Сталину и связанная с его именем надежда на скорую победу и возврат к мирной жизни. Эти чувства были искренними.
Мы поддерживали друг друга в пути, а всех нас поддерживала невидимая нами организация всего нашего движения.
На крупных станциях по дороге на восток, нас ожидала горячая пища. Ее подносили прямо к вагонам. К прибытию эшелонов с эвакуируемыми сбегались местные жители. . . Смотрели на нас с жалостью и удивлением: «как такое могло случиться!? Беженцы с войны!»
По справкам получали хлеб, детское питание. Конечно, сказывалось отсутствие элементарных санитарных условий, но вера в то, что все это временно: врага скоро разгромят, ведь Сталин обещал, давала нам силы переносить все мытарства этого необычного путешествия.
Помню, в нашем эшелоне, состоявшем в основном из товарных вагонов, было несколько пассажирских. Женщины в «товарняке» возмущались тем, что семьи высокого начальства, имеют преимущества и здесь - едут в пассажирских вагонах. И даже, якобы, везут с собой всё без исключения, вплоть до мебели.
Хочу заметить, возмущались поведением «начальства», но причину видели не в советской власти. Все объяснялось нами просто: «Сталин не знает обо всех безобразиях. Вот уж узнает - «безобразникам несдобровать». В те годы совершенно естественной причиной всяческих нарушений во всех областях жизни людям виделись вредительство и происки «врагов народа». Зная теперь многое об этих «врагах народа», их судьбе, а главное численности, могу лишь возмущаться тем, как была осуществлена во всех ее составляющих эта «борьба».
На одной из станций по эшелону разнесся слух, что к нам присоединили вагон с пленными немецкими летчицами. Мы помчались к нему. Окна были зарешечены, а заключенных охраняли два красноармейца с винтовками и примкнутыми к ним штыками. Увидели выглядывающие из-за решеток женские лица. Из толпы раздались возмущенные крики: «убийцы», «фашистские гады», «будьте вы прокляты». Мальчишки, в том числе и я, пытались бросать в окошки вагона камни.
Тогда мы уже знали о бомбардировках наших городов немецкой авиацией и ненависть к фашистским летчицам была естественной.
Наконец, часовые угомонили сбежавшихся: «бабоньки, так это ж не немки. Это жены врагов народа. В Сибирь везем». Тут мы увидели слезы на глазах выглядывавших из-за решеток женщин-заключенных. Помню, как собравшиеся внезапно замолчали и, не проронив ни слова, разошлись по своим вагонам. О чем думали в тот момент все эти люди?!
Наш эшелон медленно продвигался на восток. Прошло несколько недель, мы поневоле приноровились, приладились к ненормальной эшелонной жизни. Сегодня, те кто не испытал ее, вряд могут до конца представить, что это такое. Как говорится, «не дай Бог пережить то, к чему можно привыкнуть».
«Населением» эвакуационных эшелонов были женщины разных возрастов, дети, старики. Все мужчины, годные для службы в армии, в течение первых двух-трех дней с начала войны были быстро и организовано призваны в ее ряды.
А организация призыва была такая. На «случай войны» во всех советских учреждениях, предприятиях, сельсоветах, колхозах, совхозах имелся мобилизационный план. Этот секретный документ по указанию «сверху» был вскрыт соответствующими руководителями двадцать второго июня 1941 года и претворен в жизнь: все мужчины призывного возраста с восемнадцати лет собирались на призывных пунктах – в школах, клубах, кинотеатрах и других, заранее обусловленных местах. После чего все призывники грузились в подготовленные воинские составы, состоящие из товарных вагонов, и направлялись по назначению.
Естественно, об их вооружении и обмундировании на месте не могло быть и речи. В дальнейшем чаще всего начиналась неразбериха на потеху наступающим вооруженным до зубов, немецким танковым дивизиям, движущимся впереди войск, и, по существу, не испытывавшим сопротивления.
Порой с ироническим любопытством смотрю художественные, фильмы о тех временах, с кадрами о проводах призванных в армию, митингах провожающих, с напутствиями и призывом «бить врага», прощание с любимыми, клятвы в верности, и прочие сценарные вымыслы. Документальных фильмов с этими сюжетами почти нет. А если и есть, то сняты они несколько позже в другое время и за сотни тысяч верст от зон близких к войне там, где она, возможно, казалось, чем-то далеким и может быть даже и ненастоящей.
Помню, как это происходило в Турбове. В первые же дни войны воинские эшелоны формировались на его железнодорожной станции. В них грузились призванные в армию из ближайших населенных пунктов мужчины. Мы, мальчишки, конечно же, торчали там, с неотрывным интересом, глазея на все происходящее. А выглядело оно страшно. Под тревожно-протяжный или коротко-нервный гудок паровоза к месту посадки подавался товарный состав. Призывники должны были заполнить вагоны.
Но осуществить это было не так просто. На перроне, железнодорожных путях, станционной площади собирались толпы женщин, вцепившихся в «своих» мужчин - мужей, сыновей, братьев. Немногочисленные сотрудники НКВД и военкоматов силой отрывали людей друг от друга. Как будто все понимали, что эти «самые первые» погибнут или будут пленены немцами в первом же бою. Да и о каком бое тогда могла идти речь? Наверное проще сказать, - бойне.
Вокруг стоял не крик, не стон, не плач – звериный женский вой. И когда, наконец, призывников удавалось погрузить, оттеснив от вагонов провожающих, поезд с такими же тревожащими душу гудками трогался с места. Толпы обезумевших женщин устремлялись ему вслед. С тем же воем они бежали за вагонами, спотыкаясь и падая, до тех пор, пока эшелон не скрывался за горизонтом.
Так бывало с каждым воинским составом, увозившем на войну призывников. Такого душераздирающего прощания живых с живыми ни в каком кино не увидишь. Да и для кино-ли оно? Этот ужас можно сохранить только в своей памяти, ощутив его сам. Он остается в тебе навсегда и уйдет вместе с тобой.
Пока наш эшелон приближался к месту своего назначения, люди сознавая временность ситуации, достаточно терпимо относились ко всем неудобствам жизни в товарном вагоне, и друг к другу. Между женщинами, составлявшими большинство беженцев, не возникало серьезных ссор и конфликтов. Все с пониманием относились к трудностям совместной жизни и быта при отсутствии самых элементарных санитарно-гигиенических условий. И несмотря на то, что стояло лето (жаркая, душная пора), обстановка в вагоне была терпимой.
В близлежащих к станциям и вокзалам магазинах еще сохранились какие-то продукты. Крестьяне подносили к эшелонам овощи и фрукты. У многих из нас были прихваченные с собой в дорогу запасы еды. Деньги пока имели цену, а карточно-распределительно- ограничительную систему еще не ввели.
На узловых станциях, где пересекались различные направления и формировались крупные транспортные потоки, иногда скапливалось несколько эшелонов с эвакуированными из разных западных районов страны людьми.
Однажды, мама обнаружила эшелон из мест, где жили ее родители. Она почти не надеялась найти их в поезде. Но пошла искать. И в одном из вагонов обнаружила беженцев из Ямполя, которые сообщили, что еe родители не эвакуировались. Остались там же, где жили. Может быть считали, как и многие - немцы культурная, цивилизованная нация, о которой советская пропаганда в годы советско-германской дружбы ничего страшного не сообщала.
О каких-либо зверствах, издевательствах, о каком-либо «окончательном решении еврейского вопроса», как одной из целей германского фашизма, никто не знал, и не мог даже предположить чего-либо подобного. Бабушка и дедушка не были исключением и решили не ехать куда-то в неизвестное.
Очевидцы последних дней их жизни гораздо позже сообщили об их судьбе. Конец жизни моих прародителей оказался трагическим. В один из дней лета 1941 года «культурные и цивилизованные» немецкие солдаты забили бабушку прикладами, а дедушку увезли в концлагерь, где он и погиб.
Но, повторюсь, всего этого мы, еще не знали: шли первые недели войны.
