Маминых писем к папе сохранилось очень мало (1956 г. – одно письмо, 1957 и 1959 еще несколько). Они короче папиных, наполнены заботами о семье, о переездах, сначала из Шеелита в Свердловск, затем из Свердловска в Уфу. Папины письма начинаются с обстоятельного отчета по работе, затем подробное описание наших проделок. У мамы - сначала о нас, потом о работе. Больше всего писем относятся к 1957 г., когда папа уехал в Москву заканчивать обучение в горном институте (учеба была прервана войной). Письма нередко заполнены каракулями маленькой Иры, сидящей у мамы на коленях и тоже пишущей папе – папа, пизяй колей домой, Инька тебя ждет (перевод мамы):
- Ох, и волнуюсь я. Волнуюсь обо всем. Нахожусь в каком- то подавленном состоянии. Но ничего, все пройдет. Ребята радуют. Старшие выросли и возмужали. Ирка такая капризуля – ужас. Все ждет тебя. И в окно- то смотрит, и в калитку заглядывает. О нас не беспокойся. Только бы у тебя было хорошо на работе.
Целую тебя, мой родной.
Лиза
-5 февраля 57 г. – Дома, в основном, все по-прежнему. Купил ты маме лекарства? Плохо она себя чувствует. Иришка без конца тебя вспоминает и ждет. Старшие ребята к твоему приезду готовят в четыре руки вальс Хачатуряна из постановки «Маскарад».
Вот когда ты был здесь, в Свердловске, у меня такой тоски не было, а уехал – и как будто что-то потеряла. Пустота такая на душе!
Любимый ты мой! Целую крепко.
Лиза
- Виктор, родной мой! Почему нет от тебя писем? Тоскливо на душе...Жизнь дома идет по- прежнему. Иришка один раз утром встала и вдруг заплакала. Мама спрашивает «о чем ты плачешь?» - «Папу в Москве кикимора съела». Уж нет ли истины в словах ребенка? У Андрюши с дисциплиной наладилось. Оля передает свою страсть к нарядам младшей сестре. Разрядит ее в свои платья и маленькая девчонка в восторге. Ходит «павой», но очень грациозно, закатывает глазки к потолку, а личико хитрое-прехитрое... Но они, т. е. две девчонки прелестны!
23 февраля 57 г. – Андрюша мне очень нагрубил во время занятий по музыке. Ну как нагрубил – очень грубо разговаривал. Я заплакала. Если бы ты видел Иришку. Как она меня целовала, уговаривала... Она какой- то необыкновенно трогательный ребенок. Даже страшно становится. Вчера утром проснулась и лезет ко мне целовать, я ей сказала, что заразная и пусть ко мне не лезет. Она надулась, отвернулась и стала звать Катю (няню), чтобы она ее одела. Одели ее. Посадили на стул в кухне и вдруг ребенок наш громко заплакал: «Где мой папа, никто меня не любит». Подошла я к ней. Обняла меня. Слезы высохли. Взяла меня за щеки, заглядывает в лицо и говорит «не будем мама сердиться?»
- Виктор, родной мой!
Вчера у нас был настоящий праздник – получили от тебя сразу четыре письма. Письма твои настоящие поэмы. Конечно мне не легко справляться со всеми делами: семейными и по работе, но все это окупается удовлетворением, причем грандиозным, что ты учишься! Это ведь моя мечта. Мечта видеть тебя полноценным и знающим инженером. Я готова еще многие годы тянуть лямку – только бы ты учился. Ведь мне-то сейчас уже мечтать об этом невозможно (только не думай, что я пишу это с горечью). Семья наша для меня это все. Ребятами я живу, они занимают все мои мысли...
Как мне тоскливо без тебя! Когда бывает тяжело, особенно ясно чувствуешь, что ты единственная моя опора в жизни. Все остальное – это «американские наблюдатели».
-11 марта.- «Мама, я тозе хочу писать папе». Пусть пишет. «Мне нузно маленькую лучку» Не захотела писать на моем письме.
Разводит каракули и говорит: «Папа, я здолова, папа пиезай, мама тебе писет тозе письмо, ты там долго не сиди, тебя здет твоя доченька Ила Сухачева, Оля, Андлюса, бабуска и няня. Бабуске насей плохо. Я лекалство, папынька мой лодной, пью холосо. Я тебя очень люблю. Пивези мне конфетки, олески, новую луцку, меня заставляют писать каландасами, а луцкой нет. Целую тебя, папочка. А больсе я писать не хочу!»
Вот и все. Это дословный перевод ее каракулей.
***
Сохранились воспоминания о маме ее подруги детства Валентины Михайловны Черногубовой (в девичестве Щеклеевой):
«Когда родилась эта девочка, то судьба, вероятно, решила наградить ее всеми своими дарами – умом, красотой, скромностью, обаянием. Живая, веселая, приветливая. Помимо того, что дала ей природа, родители добавили много и своего для ее совершенства. Отец ее был, как тогда говорили, «из бывших», мать – «бестужевка». Отца не было часто дома. Будучи в фиктивном разводе и не желая подвергать семью опасности, он жил где-то в Ленинграде, появляясь раз-два в неделю в семье. Это был широко образованный человек, знавший и любивший музыку. Обладая хорошим баритоном, он часто исполнял любимые арии из опер под аккомпанемент на рояле своей дочери. И все-таки не уцелел. Сначала был арестован в 1934 году, потом в 1935 году, отбывал «наказание» где-то в Казахстане. Лиза ездила туда. А потом снова взяли в 1937 году безвозвратно. Где погиб, не известно. После войны пришло извещение о его гибели в каких-то концлагерях, его невиновности, реабилитации… (Я не собиралась писать об отце Лизы, но, бывая почти каждый день у них, не могу писать о ней, минуя судьбу ее родителей). Таков был отец.
Мать – Ольга Ефимовна – была сильной, волевой женщиной, работала где-то в Ленинграде начальником какого-то бюро. Несмотря на постигшее горе, смогла удержать семью на соответствующем моральном и материальном уровне. Детей было трое: старшая Лиза, Андрей и Ефим (учился с моей сестрой в одном классе). Андрей, закончив школу, сразу же был призван в армию и погиб в первые дни войны. Вот такова была семейная обстановка, в которой росла и создавалась эта удивительная по своему духовному богатству женщина. И, конечно, школа, ее учителя, которые были не только источниками наших знаний, но и духовными нашими наставниками, помогавшими как-то незаметно переносить беды подобного характера, которые происходили тогда во многих семьях.
А теперь о нашей дружбе. От 5-го класса и до ее смерти. Дружбе, которую мы пронесли через всю нашу жизнь, не запятнав ее ни ссорами, ни недоверием. Дружбе, основанной на взаимном уважении и взаимопомощи в мелочах и крупных делах.
Жили мы недалеко друг от друга: я – на углу Октябрьского бульвара и Госпитальной, она – на улице Жуковской. В школе сидели за одной партой, уроки делали вместе, все свободное время – вместе. Такие разные по внешности, мы оказались очень близки по нашему духовному нутру и потребностям. Мы обе занимались у одних внешкольных учителей как по музыке, так и по немецкому языку; читали одни и те же книги: сначала это были душещипательные книги Чарской, затем был прочитан весь Дюма, затем романы Вальтера Скотта, Байрон, Шекспир, Данилевский и многое другое. Все это было уже прочитано в школе, не считая необходимой и дополнительной литературы по школьной программе.
Не могу теперь понять, как мы все это успевали. Мы ведь много занимались спортом. Сами. Самостоятельно. Нас никто не организовывал. Но, как только сходил снег и подсыхала земля, то, если не в каждом дворе, то во многих имелись волейбольные площадки, у кого-то хранились сетка и мяч, и каждый вечер мы самозабвенно забивали в волейбол! Всегда вместе, в одной команде: я подкидывала, она гасила. Нас охотно включали в любую создающуюся команду. Летом плавали, тогда разрешалось купаться в большом пруду, катались на лодках, на велосипедах. Часто гуляли по своим роскошным паркам. В Екатерининском парке летом, всегда вечером, играл на Террасе духовой оркестр. Конечно, с нашими одноклассниками. У нас со всеми были хорошие, чистые, дружеские отношения.
После окончания школы наши дороги разошлись. Из нашего класса четыре человека намеревались поступить в Горный институт. Трое свое намерение выполнили, а я нет. Я была четвертой, которая, уступив просьбе больного отца, пошла в Институт иностранных языков. Может, оно так было и лучше. Папа считал, что эта романтика только на молодые годы.
Разошлись наши дороги учебы, но не дружбы. Правда от спорта совместного остался только каток и лыжи по воскресеньям. На каток же ходили зимой часто. Великолепные катки были у нас до войны в Пушкине. Они собирали много молодежи. Один каток был долгое время на самой Дворцовой площади, затем его перенесли на аллею перед Александровским дворцом и, наконец, на Октябрьский бульвар у Египетских ворот. Что касается постоянного вида спорта, то Лиза стала отчаянной баскетболисткой, а я теннисисткой. Но театры, различного рода лекции и вечера остались у нас общими.
Нагрянувшая война застала нас на разных позициях: она окончила четыре курса института, а я, занимавшаяся в педагогическом инязе, окончила его. Но первые месяцы войны мы, обе окончившие курсы медсестер, работали в эвакогоспитале в г. Пушкине (в бывшем дворце Палей).
В сентябре Лиза уехала заканчивать институт в г. Алма-Ата, куда институт был переведен. Там она вышла замуж также за геолога. Затем они жили в Свердловске, в Уфе.
Но далекие расстояния нашу дружбу не прервали. Она каждый год, раз или два, приезжала в свой родной город. Это были, конечно, радостные встречи, на которые я старалась собрать всех наших одноклассников. Переписывались мы постоянно. Был год, когда я, оказавшись в довольно затруднительном материальном положении, поехала к ним на Урал в экспедицию, в их с мужем партию, где проработала около полугода. Имела возможность наблюдать настоящую жизнь геологов и Елизаветы Борисовны в частности. Конечно, это не каждой женщине под силу, тем более в должности или начальника партии или тех. рука. Знаю, что она, как специалист, пользовалась огромным авторитетом, что многие ее отчеты о сделанных открытиях равносильны были любой диссертации, но у нее никогда не было времени ни на сдачу кандидатского минимума, ни на защиту.
Муж ее довольно рано умер. Осталось также, как когда-то и в своей семье, трое детей – две дочери и старший сын, мать, конечно уже пенсионного возраста. Семью, как когда-то и ее мать, тянула одна. Вытянула всех с достоинством и честью. Сын окончил Ленинградский горный институт, дочь – преподаватель музыки в музыкальном училище, младшая дочь окончила ЛЭТИ. Все живут в Уфе. Пять внуков. И их всех помогла вырастить и воспитать.
Ко всем ее данным, как специалиста-геолога, подобно своему отцу, обладала удивительно широкими и глубокими знаниями в области литературы, музыки, искусства. На уровне профессионалов. Она в школах, где учились ее дети, а потом внуки, читала лекции о Русском музее, Эрмитаже, мифологии. Поборник и поклонник прекрасного, она старалась везде, где это было возможно, приобщить к нему и всех окружающих, будь это школа ее детей или больные, которые лежали в одной с ней палате в больнице.
Было короткое время – года четыре, когда она жила в Пушкине рядом со мной. С ней часто была ее внучка, дочь старшей дочери, а младшая дочь занималась в институте. Для нас обеих это были дорогие дни, когда мы могли не только вспоминать о прошлом, но и побродить по нашим благословенным дорогим тропам и дорожкам. За это время она досконально изучила всю историю нашего Царского Села.
Вот такое счастье мне выпало провести свою юность с таким перлом человечества. ПАМЯТЬ О НЕЙ ДЛЯ НАС НЕЗАБВЕННА.
Январь 2002 г. В. Черногубова.
