И вот снова Туркестанский край. Снова неуютные почтовые станции по Кабулсай-Верненскому тракту, снова тот же уклад жизни. В 5 часов утра на своей лошадке, запряженной в «казанскую» тележку, еду на край города — на бойню.
Оттуда на часок — домой, из дому — на службу, на базарный ветеринарный пункт.
Остановился, не дойдя до города чумацкий обоз, везущий из Семиречья в Ташкент сырье: кожи, шерсть. Еду туда на осмотр, термометрию, делаю необходимые распоряжения.
В одном из хозяйств начался ящур. Протекал он тяжело, было много случаев падежа скота. Пришлось работать день и ночь, чтобы остановить дальнейшее распространение болезни. Всех погибших животных я вскрывал и, к своему большому удивлению, заметил поражение передних разделов желудка язвами и некротическим распадом ткани. Пересмотрел специальную литературу и пришел к выводу, что обнаружил редчайший случай злокачественного беспустулезного ящура.
Я законсервировал пораженные органы, добился хороших фотоснимков, детально изучил клинику и подробно описал течение болезни. В конечном счете у меня получилась статья «Паталого-анатомические изменения пищеварительных органов при злокачественной форме ящура» с иллюстративным материалом.
Теперь встал вопрос: где напечатать эту работу? Имелась единственная возможность: в наиболее серьезном журнале «Архив ветеринарных наук». Его возглавлял магистр ветеринарных наук Г. П. Светлов. Берет сомнение, а примет ли редакция работу рядового ветеринарного врача? Преодолев робость, посылаю работу в этот журнал и получаю вскоре ответ, что статья принята к печати. Переживаю неописуемую радость, когда получаю десятый номер «Архива ветеринарных наук» за 1908 год с опубликованной статьей.
В процессе работы продолжаю собирать материал и описывать тератологическую казуистику; одновременно растет интерес к гельминтологии. Я чувствовал себя биологом и очень жалел о том, что ветеринарные врачи, как правило, слабо эрудированы в вопросах биологии.
В 1909 году исполнилось 100 лет со дня рождения Дарвина. Опасаясь, что даже прогрессивный орган ветеринарной прессы, такой, как «Вестник общественной ветеринарии», может эту дату не отметить, я пишу статью «Чарлз Роберт Дарвин» и посылаю ее Савваитову в Петербург. Она была, к моему удивлению, опубликована.
От высшего начальства пришло распоряжение, чтобы бойнями ведали не фельдшера, а ветеринарные врачи. И в середине 1909 года мне было поручено заведование Аулие-атинской бойней.
Бойня представляла собой ультраантисанитарное учреждение, состоящее из открытого камышового навеса, поддерживаемого несколькими столбами, и изношенного асфальтированного пола с канавой для стока крови. Водопровода, конечно, не было, не было даже простого стола для осмотра органов, умывальника для мытья рук.
Из расспросов выяснилось, что мой предшественник, ветфельдшер Кравченко, регистрировал, как правило, только два заболевания — «фарингит» и «эхинококк» и лишь изредка «туберкулез». Когда я попросил продемонстрировать мне «фарингит», фельдшер смущенно заявил, что он раньше попадался чаще, а теперь его что-то незаметно; когда же я проанализировал его диагноз «эхинококк», то оказалось, что он различал две разновидности этой болезни: крупную — это был эхиноккоз печени и легких и мелкую, которую он обнаруживал в мышцах и которая оказалась финнозом! О роли собак в распространении эхиноккоза он ничего не знал, а когда я в популярной форме разъяснил ему цикл развития этого паразита, он мне не поверил. Оказывается, в течение ряда лет все эхинококкозные легкие и печени, конфискованные на бойне, Кравченко раздавал местному населению как раз для кормления собак!
На второй или третий день своего заведования поехал я на бойню позже обычного. Хотелось посмотреть, все ли подготовлено фельдшером к осмотру. По дороге встретил одного из членов городского хозяйственного управления, экипаж которого был завален мешками. Почуяв недоброе, я остановился, подхожу к нему и спрашиваю: «Откуда вы так рано едете?» Он отвечает: «Да вот, заехал на бойню, Иона Григорьевич любезно мне дал бракованные органы — для собак». В доказательство своих слов он открывает мешок, и я вижу печени и легкие, насыщенные пузырями эхинококка. «Вы не бойтесь, господин доктор: ни я, ни моя семья этого кушать не будем, это ведь взято только для собак». На мой вопрос, часто ли получает он эти отбросы, слышу: «Да, спасибо Ионе Григорьевичу, вот уже года два, как он мне помогает». К сожалению, он не понимал, что эти органы вызывают заражение собак эхинококком, которые в свою очередь послужат источником заражения его семьи!
Я взялся за реорганизацию всей работы бойни. Помню, с каким удивлением арендатор бойни отнесся к моим категорическим требованиям, чтобы был устроен умывальник как для ветеринарного надзора, так и для рабочих, закуплены мыло и полотенца, поставлены столы для осмотра пораженных органов. Все это казалось капризом, самодурством врача, создавало неприязненное отношение к ветеринарному надзору.
Бойня стала моей патолого-анатомической и гельминтологической лабораторией. Я подолгу изучал конфискованные органы, проводил жесткий бракераж[1], организовывал систематический учет гельминтозных поражений. Был и курьезный случай. В течение нескольких дней подряд забивались овцы, почти на 100 процентов пораженные интенсивным фасциолезом[2]; печени животных мною выбраковывались и не поступали на базар. Через два дня в разгар моей работы приезжают на бойню два солдата и говорят мне: «Так что, господин доктор, мы пришли от их высокоблагородия воинского начальника узнать, почему на базар не выпускаются печенки, так как его высокоблагородие печенку очень уважают»…
Среди торгашей, мясников стало накапливаться недовольство: «Не было врача — все было хорошо; появился врач — пошли новые порядки; нам сплошной убыток, да и печенки исчезли из продажи». Однако находились в городском хозяйственном управлении и культурные работники, которые поддерживали мои санитарно-ветеринарные реформы. В конечном итоге удалось добиться того, что в 1910 году была построена новая каменная бойня, оборудованная столами и кабинетом врача.
Упорядочению и других сторон ветеринарно-санитарного дела я старался уделять больше внимания. Дело у меня было поставлено так, что о каждом случае смерти животного я получал срочное уведомление, давал распоряжение о вывозе трупа на зоокладбище, где к определенному часу подготавливалась могила. Когда все было организовано, приезжал я с фельдшером и санитарами и производил вскрытие.
Одно из вскрытий чуть было не закончилось для меня трагически: работая без перчаток, я случайно оцарапал левую руку и заразился карбункулезной формой сибирской язвы. Три дня болезни носили весьма тревожный характер: высокая температура, тяжелое самочувствие, появление признаков цианоза вызывали сомнение в возможности выздоровления. Противоязвенной сыворотки в Аулие-Ата не было, а до Ташкента — 360 верст колесного пути. И я начал лечиться домашними средствами — прижигал пораженный участок раскаленным железом до обугливания ткани. Эту процедуру пришлось провести два раза. После второго прижигания дело пошло на поправку, только рана длительное время не зарубцевывалась, и я долго ходил с повязкой.
Работа городского ветеринарного врача доставляла мне гораздо больше удовлетворения, чем пунктового, где было много канцелярщины, ведь на пунктового врача возлагалась работа, не имеющая отношения к ветеринарии, — взимание процентного сбора с гуртового скота.
Успехи в организационной деятельности, хорошее отношение населения и ощущение полезности своей работы — все это влияло на меня благотворно, удесятеряло мою энергию.
Свободное копирование
