Во второй половине октября, так как было решено между матерью моей и Викулиным, что свадьба будет в Задонске, мы выехали из Москвы также в четвероместной карете, в которой было также наложено столько вещей, что я едва мог пошевелиться. Я всю дорогу смешил мать мою и сестру, описывая, как я стиснут со всех сторон, и впоследствии они никогда не могли без смеха слушать моего об этом рассказа.
В Туле нас неожиданно встретил жених. Он уже знал в это время, что Воронежский архиепископ Антоний, первый объявивший о вступлении его в брак с моей сестрой, изменил свое мнение о правильности этого брака и даже разослал по всей своей епархии запрещение венчать их. На Антония имел сильное влияние какой-то помещик Павлов{}, близкий родственник А. П. Ермолова{} и неприязненный С. А. Викулину. Вероятно, на Павлова подействовали дети первого брака Викулина, но мы этого тогда не подозревали. Не знаю, сказал ли Викулин в Туле об этом запрещении Антония моей матери, но я об этом узнал по приезде в Задонск. Если бы это было нам известно в Туле, то всего проще было бы обвенчать Викулина и сестру в этом городе или воротиться для этого в Москву. Но Викулин, вероятно, надеялся еще убедить Антония, и мы поехали далее. В Елецком уезде мы заезжали в с. Васильевское, принадлежавшее Григорию Васильевичу Арсеньеву{}, женатому на родной сестре Викулина Наталье, с которою мать моя давно была в хороших отношениях. Через этот заезд мы должны были повернуть на проселочную дорогу; проезжая через ветхий мост на р. Сосне, карета, в которой сидела моя мать с сестрой, провалилась, и одно из колес кареты упало на верх сваи моста, чем и было остановлено дальнейшее падение. Состояние дорог и мостов через реки было вообще самое плачевное почти во всей России.
По приезде в Задонск духовенство этого города, в виду запрещения своего епископа, отказалось от венчания. Был послан нарочный с письмом к Антонию от моей матери и от С. А. Викулина. Ответ был не только неблагоприятный, но Антоний, в грубых выражениях, запрещал венчание. Тогда решились обвенчаться в принадлежащем С. А. Викулину с. Хмелинце, в 4 верстах от Колодезского, Елецкого уезда, и, следовательно, в Орловской губернии. Позван был священник этого села о. Василийн, и Викулин, в моем присутствии, объявил ему, что полагает венчаться в его церкви. Но Василий решительно отказал и, несмотря на весьма долгие увещания Викулина, настоял на своем отказе. Он был благочинным окрестных церквей, а потому нельзя было надеяться, чтобы кто-либо из священников ближайших церквей решился на венчание. Между тем приближался Рождественский пост, и венчание прекращалось на целых два месяца. Мать моя уже начала думать о возвращении в Москву. Но зятья Викулина, отставной полковник Александр Сергеевич Львовн, вдовец, бывший женатым на его сестре Софье, и Дмитрий Иванович Лаухинн, женатый на другой сестре, Елизавете, по первому мужу Танеевой, утверждали, что священники в их имениях не посмеют отказать в венчании. Следовало бы С. А. Викулину для венчания приехать в Москву, а не невесте с матерью приезжать, согласно его желанию, в Задонск, но ошибка была уже неисправима; возвращаться в Москву было во многих отношениях неудобно, а потому приехавший на свадьбу сестры дядя мой князь Александр Волконский, которого мать моя очень уважала, находил нужным испробовать предложения Львова и Лаухина. Имение Львова было в Задонском уезде и, след[овательно], в Воронежской епархии, где трудно было надеяться, чтобы священник, после запрещения епископа, решился на венчание. Имение же Лаухиной было в Елецком уезде, Орловской епархии, и потому все поехали в это имение. По приезде нашем Лаухин объявил, что священник соглашается обвенчать на другой же день 10 ноября с тем, чтобы ему было дано 1000 руб. асс. (285 руб. 71 коп. сер.), в виду того, что он может подлежать наказанию за венчание лиц не своего прихода и не сделав установленных церковными правилами оглашений в церкви о предстоящем венчании. При этом он просил о выдаче ему 500 руб. вперед, которые немедля были ему отнесены дядей моим А. Г. Замятниным, также приехавшим на свадьбу сестры.
Вечером в этот же день {мы узнали, что} и этот священник отказывается от венчания; Лаухин пошел вместе со мной к священнику, чтобы убедиться в слышанном. Мы застали его лежащим на печи. Сначала он не хотел ничего отвечать, а впоследствии сказал, что венчать не будет, и после неоднократных требований Лаухина возвратить полученные священником 500 руб. сказал, что возвратит их только Замятнину, от которого он их получил. Мы не решились пустить Замятнина одного за деньгами, а пошли с ним: я, Лаухин и Н. Д. Тейлс, также приехавший на свадьбу сестры. Это было ночью. Мы не нашли священника в его доме и с трудом узнали, что он, после ухода моего с Лаухиным, пошел в подвал, устроенный в доме. Когда мы его стали вызывать из подвала, он сказал, что деньги в подвале и что он их отдаст Замятнину, но с тем, чтобы последний один сошел к нему. Мы не пустили Замятнина, а требовали, чтобы священник вышел из подвала, что он наконец исполнил и повторил требование, чтобы Замятнин спустился с ним в подвал, где он ему отдаст оставленные там деньги. Мы на это не согласились и, сказав, что в подвал пойдем все вместе, требовали немедленного возвращения 500 руб. После долгих отговорок священник вынул деньги из кармана <и хотел отдать Замятнину, но> его заставили пересчитать эту сумму, состоявшую из 25-рублевых ассигнаций. Это было страшное наказание священнику, который видимо изменялся при счете каждой бумажки и, отсчитав 400 руб., обратился к Лаухину с следующими словами: "Дмитрий Иванович, пощадите; ведь Вам известна бедность моей семьи, оставьте мне остальные". Но ему приказано было считать до конца. При последней бумажке он повторил те же слова, но и ее ему не оставили. По окончании счета бумажек, которые взял Замятнин, лицо священника совсем исказилось: так трудно было ему лишиться такой для него значительной суммы, бывшей у него уже в кармане.
Свободное копирование
