3. Вечерний звон
О бродячем писателе Мамлееве Юрии Витальевиче я услышал от моего соратника по секте «Икона» Василия Полевого в 1963 году.
— Ты что читаешь? — спросил Вася, взглянув на обложку книжки. — Юрий Олеша, ничего, ничего, но советую читать Мамлея. Вот настоящий писатель! Иеронимус Босх московского колорита!
Прочитать «московского Босха» оказалось не так просто. Писатель имел всего одну тетрадку в клеенчатом переплете и читал ее сам, не распространяя ее по спискам. Прошло четыре года, когда кто-то поскребся в дверь, я резко распахнул ее и обнаружил не крысу, а мужика в лохматой шапке и калошах, которых давно не носили в Москве. Вид районного конторщика. С первых фраз я схватил, что передо мной не форма, а содержание и надо не листать, а внимательно слушать до конца, как роман Достоевского.
Да здравствует Иеронимус Босх!
Посетитель захихикал, снял шапку и пальто и оказался в засаленном сером костюме, старомодно подстриженный под бокс, с черным галстучком на пухлой шее, ну вылитый комиссар похоронного бюро.
Старинный москвич Мамлей, обитатель многонаселенной коммуналки, описывал жизнь ее обитателей и «скрытую сторону их реальности», как сам он выразился.
Пока я докрашивал холст, Мамлей читал роман монотонным, сиплым голоском. Проза была неуклюжей и длинной, построение фразы безграмотное, с наборами серого, ничего не значащего словесного сорняка, слова вместо литературного стиля. Переварить такую прозу я не мог и отделался фразой, заготовленной для всех посетителей подвала: «Ну, старик, ты гений!»
Где же Иеронимус Босх? «Муж даже строго схватил женщину за рукав» — какая же это литература? Разбавленный керосином Чернышевский!
Никакой сексуальной мистики я не обнаружил. «Квартиранты заперлись в клозете для соития» — старые дела, уроки порнографии, упраздненные еще три тысячи лет назад, как реакционные и неугодные Богу.
«И полил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь с неба, и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и прирастания земли».
Потом мне казалось глупым, что обитатели московской коммуналки все без исключения говорят суконным языком вечерней школы рабочей молодежи. Я никогда не слышал, чтобы дворник кричал: «Смотрите, Мессия во дворе!», а техник: «Предоставьте мертвым оживлять своих мертвецов», а отставной военный «думал о трансцендентальном сладострастии Всевышнего».
От такой галиматьи несло явной безвкусицей, и я, не признав в учителе Мамлееве великого Босха, на ночь глядя дочитывал прозу Юрия Карловича Олеши.
В начале 60-х Мамлей был так знаменит на Москве, что прикоснуться к его засаленному пиджаку считалось большой удачей для каждой сексуально озабоченной дурочки.
Юрий Виталия приходил ко мне и на групповые читки, когда собирались подпольные корифеи: Жора Балл, Венька Ерофеев, Игорь Холин. Его сопровождала кучка падшей молодежи, курившей анашу и неразборчивой в любви. Зимой они сидели в — «яме» на Пушкинской и пили пиво, а летом выезжали на дачу в Кратово, где гнали самогон и обсуждали будущее нашей планеты.
Такие, как Мамлеев, не выезжают дальше дачного Кратова. Бросалось в глаза вопиющее убожество собраний, полное отсутствие качества быта, скажем, в сравнении с бытом «белютинцев», или подвалом Брусиловского, или квартирой Ситникова. И таким пришибленным пыльным мешком мистик Мамлеев вылетел на покорение Америки в 1974 году.
Кто будет читать Мамлеева в Вашингтоне?
Мамлеев выучил английский, получил место «тичера» в американской глуши, где к тебе приходят две прыщеватые чудачки и надо им читать «Ваньку» А. П. Чехова по слогам.
Пять лет чета Мамлеевых смотрела на молчаливый телефон и чуть не чокнулась. Америка словно заткнулась. Кучи неизданных романов. Ни издателя, ни читателя. Получив американские паспорта, Мамлеевы вернулись в старую Европу, где легче дышится и чаще справляются о здоровье.
Свободное копирование
