Первый номер журнала с обложкой Эрика Булатова «Входа нет» и выставки, организованные в пригороде Парижа, в Эланкуре, никого не привлекли. Участники первого номера «А — Я» подверглись вызовам в КГБ и допросам с угрозами, а эмигрантам, попавшим в журнал, никто не позвонил и не приценился.
Деловой и творческий мост?!
Я пришел и на первое собрание журнала, когда он предлагался парижскому читателю, и на вторую эмигрантскую сходку, 27 октября 1979 года.
— Предлагаю собрать по тысяче франков с каждого, и никто не будет забыт и пропущен.
— Но позвольте, — встрял самостийник Антон Соломуха, — на первый номер вы нашли деньги, не обращаясь за поддержкой к эмигрантам!
Неловкое молчание разрядил ренегат Толя Путилин:
— Если человек просит деньги на издание рекламного журнала, почему не дать? Если все 50 эмигрантов дадут по тысяче, то можно делать журнал независимо от анонимных меценатов!
Поправку его пронесло мимо. После водки, поданной на подносе потомком Михайлы Ломоносова, русские парижане погудели часок и разбежались, пожелав коллеге большого успеха на издательском поприще.
Скрывать руководящую роль Москвы Шелковский не пытался. Оскар Рабин, смирно сидевший на сходке, и конкурент Саша Глезер, шептавший соседям, что Шелковский служил в «Союзе художников», когда Рабин боролся с бульдозером на пустыре, скептически смотрели на новую затею. В ней соблюдались интересы парижской тетки Дины Верни, а значение «лианозовской группы» вымарывалось из истории чьим-то московским приказом.
Журнал, освещавший весь «русский косяк», независимо от места проживания артиста, был большим стратегическим просчетом. С любительских выставок, где организатор и художники запряжены в чуждые им и утомительные хлопоты с транспортом, таможней, каталогом, рекламой, непредвиденными расходами из собственного кармана, покупали очень мало.
И поделом — не лезь с мякиной в калашный ряд!
Концепция журнала оказалась ложной, не соответствующей западным меркам и образцам.
Запад не верил в существование эстетов в советской России и в жизненность торговой конкуренции.
Благие намерения Шелковского рассыпались как горох об стенку на первом номере. Париж и Москва не поняли друг друга. «Мухоморам» с московского двора казалось, что они шагают по Луне, а на самом деле их жалкие опыты знали школьники парижских лицеев.
Журнал издавался на русском языке, но специалиста, освещающего западный мир, уровня Бенуа или Кандинского, не было. А разглагольствования московских авангардистов о «нездешнем свете» надо было переводить, спотыкаясь на каждом вычурном слове.
Журнал нерегулярного издания робко освещал потуги храбрых одиночек, изобретавших велосипед, нищих и одиноких старателей, не выходивших за пределы московского двора. Огромная страна оставалась глухой к экспериментам подражателей. Прошло 20 лет открытых дверей, а музеи по-прежнему томятся в сталинской пыли, меценатов нет, в галереях торгуют матрешками. Государство и клика «отечественного изофронта» по-старому держат лапу на кормушке, и чужим входа туда нет.
С появлением «Мухоморов» на Западе журнал прекратил свое существование.
Партийная философия Шелковского в иллюстрациях «Мухоморов» была убогой и серой, как гнилой забор под дождем. Например, он не мог себе представить, что мастер «вечного реализма» может стать знаменитостью на Западе, и коммерческий успех Ивана Лубенникова, рисующего голых женщин, его ошеломил.
Свободное копирование
