* * *
Александра Дмитриевича Арефьева я узнал и полюбил, когда он завалился в Москву в 1970 году. Он привез превосходные вещи экспрессивного реализма.
— Все отдам Арману Хаммеру и ничего большевикам! — хорохорился он.
Хаммер не купил, но вещи разобрали безымянные иностранцы, шедевр за бутылку виски.
В 1977 году он без всяких глупых комплексов выдал себя за еврея и спустился в Вену, где жена предательски сбежала от сожителя в Германию. Как побитая собака, с чемоданом набросков и язвой желудка, Саша Арефьев прибыл в город своей мечты, в Париж.
Знаменитый Шемякин его не впустил ночевать. В глухом и далеком Ленинграде «Арех» и его друзья, Громов, Васми, Рапопорт, пили водку, забавлялись, как умели, и оставались, если не очень полезными, то совершенно безвредными людьми. В исправительных лагерях зарубежья этим пожилым, больным и разбалованным артистам советского дна отводилась роль придурков без крыши над головой.
Обиженный и бездомный Арех постучался к Дине Верни и получил деньги.
— Заходи, Арех, дам еще!
С наличными деньгами Дина управлялась с удивительной ловкостью. Сперва казалось, что валюта летит на ветер, но потом получалось, что купленный эмигрант правильно рисовал картину парижской жизни и готов был уличить любого противника в извращении неопровержимых фактов.
Однокашник Шемякина по рисовальной школе, сибирский авангардист Эдуард Зеленин тихой сапой пролез в галерею Карпантье и объявил Шемякина своим учеником. На предательский удар в спину Шемякин ответил ударом по славе сибиряка. Выставка Зеленина в галерее Карпантье была спешно ликвидирована, а картины арестованы в счет ничтожного аванса. Коварный сибиряк приплелся в подвал Дины.
— Ну что, Зеленин, — повис вопрос над грешной головой сибиряка, как дамоклов меч над древним греком, — хочешь всех наебать?
— Да я ничего не знаю, Дина, — робко отбивался художник.
— Вот тебе ручка и карандаш — пиши все, что ты не знаешь, в подробном виде, — в позе хозяйки положения приказала она.
Сибиряк посмотрел на ручку и лист бумаги. По углам сидели заговорщики. Курносый летописец Петров. Пара братьев Лигачевых, обернутых в кожаные штаны. Могучий Нуссберг с мосластым борзым псом.
— Ну, вот и молодец! Вот тебе мой диск за хорошее поведение, — сказала Дина, опуская показания сибиряка в несгораемый ящик.
Зеленин взял диск блатных песен, напетых Диной на русском языке, и присел в свой угол.
Начинающий журналист, сын французского коммуниста, но сам антикоммунист, Поль Торез выдавал себя за покровителя советского инакомыслия, допекая салонной критикой Екатерину Фурцеву и Раду Аджубей. В обмен за светские сплетни о «белютинцах», показавших свои творения в буфете московского Манежа (1962), он получил известность в журнальном мире.
Родился Поль на советской земле, под ослепительным солнцем сталинской конституции, где папа скрывался от военной мобилизации. После долгожданной амнистии семья Торезов приятно проводила время, то в ярме мирового капитализма (Париж, Ницца, Африка), то на родине мирового коммунизма (Артек, Барвиха, Кремль), и всегда в отборном обществе врагов народа, фарцовщиков и артистов.
Приказ затравить и растоптать выскочку Шемякина он получил сразу после ссоры в 1973 году. Поль Торез и примкнувший к Дине отпрыск русских князей Степа Татищев, занимавший пост культурного советника в Москве, были подходящими лицами для сбора компрометирующих документов.
Летом 1976 года в Париж докатилась скорбная весть. Питерский абстрактивист, организатор «бульдозерного перформанса» Евгений Рухин сгорел в огне собственной мастерской. Разведчик Шемякина, некто Есауленко, благополучно выбрался из огня и спешно выехал на Запад. Предательская логика вела к заключению, что огненная смерть не обошлась без участия «Монжерона», ненавидевшего бесстрашного героя дипарта.
На отпевание Рухина в парижском соборе ни Шемякин, ни Глезер не пришли.
Свободное копирование
