Часть седьмая
Парижская авоська
Брянская улица на Запад нас ведет.
Из советской песни
Не так страшен черт, как его малюют.
Пословица
Бесхозное имущество поступает в колхоз.
Статья 32 УК РСФСР
1. План порабощения Запада
Регистрация нашего брака вершилась в глубокой тайне 3 января 1975 года. Присутствие двух свидетелей жениха, реставратора и фарцовщика Лешки Кравченко и «психбольного с детства» Василия Яковлевича Ситникова только подчеркивало секретность операции.
— Это был самый гнусный день в моей жизни! — почему-то считает торжественный день жена.
Я так не думаю. Регистрация прошла без сучка и задоринки. Красный ковер Дворца бракосочетания на улице Грибоедова, дом 2, обязательная музыка Мендельсона, дешевое шампанское в пузатой бутылке, речь распорядителя бракосочетания.
Знатоки брачных дел дали мне совет не печь горячку и терпеливо ждать разрешения на выезд к жене. В январе я сдал «приглашение жены» и стал ждать.
Как ни в чем не бывало, я продолжал красить, осваивая новые возможности в материалах, посещал подвалы приятелей и совсем не пил, опасаясь провокаций и арестов.
«Медовую неделю» мы прожили в селе Медынском под Москвой, в пустующей квартире моего друга Алексея Федоровича Лобанова, человека высокой морали и разнообразных дарований. После отъезда Анны в Париж я возобновил работу в живописи.
Тактика приручения подполья работала безошибочно. Ради личной выгоды нештатные живописцы готовы были затоптать своего близкого не моргнув глазом. Когда профорг А. М. Ащеулов предложил вывести меня из профсоюза работников культуры и дозволенных выставок, мои влиятельные коллеги и собутыльники единогласно промолчали, набрав в рот воды. Оскар Рабин, взлетевший на макушку популярности благодаря нашим спинам, пытался играть возмущенного гражданина, но в конце концов сдался на милость начальства. Слишком желанными были обещанные выставки, хотя, как он сам вспоминает, «участников отбирали из идеологических соображений, а не на основе художественных достоинств».
Легальные выставки в ЦДРИ и ВДНХ проходили без главных мятежников и заводчиков бульдозерной смуты, без Рухина, Жарких, Комара, Меламида и меня. Наши места заняли никому не известные, но проверенные люди — Дробицкий, Нахапетян, Юликов, Беленок, Снегур.
Я нарочно посетил выставку в здании «Пчеловодства» на ВДНХ. Всемирно известные Комар и Меламид сидели с протестом в сугробе. На шапках развивались красные флажки «отказников». Их окружили журналисты всех стран, щелкавшие камерами. Толпа посетителей, посмеиваясь в кулак над парой чудаков, смирно продвигалась к картинам, висевшим в дозволенном тепле.
Виновато опустив глаза, прошел Эдик Штейнберг с женой.
— А, ты еще здесь! — воскликнул пьяный Ащеулов. — А мы думали, давно гуляешь по «парижам».
Меня дернул за рукав честный Снегур.
— Ты знаешь, старик, я пытался вступиться за тебя, но сразу зажали рот твои друзья — Немухин, Плавинский. Кандауров, Калинин. — Он хочет сидеть на двух стульях, а ты его защищаешь!
«На выставки все лезли по головам», — вспоминал былое Э. А. Штейнберг.
Очевидно, по моей голове пролезли Снегур и Штейнберг.
Весь народ протащить сквозь строй!
Решение властей пересыпать ничтожные доходы дипарта в свой карман вылупилось в наскоро сколоченный валютный салон, но официальный маневр не дал желанных результатов. В валютный барак иностранец не шел. Он предпочитал прямое общение с вонючей богемой, а не с чистоплотными продавцами в штатском. Позднее, уже в Париже, я узнал, что валютный салон прикрыли, как нерентабельное учреждение, а легальные выставки ликвидировали.
Средства массовой советской информации, как по команде, угрюмо молчали, и лишь одна заказная поливка анонимного автора появилась в московской газете под названием «Авангард мещанства». Я красил и копил картины для выставки в Париже. Не продавал каждому встречному и поперечному, покидавшему страну и тратившему деньги на «модные абстракции», а держал для настоящего западного эстета.
Свободное копирование
