Возвратившись в Москву, в темный, дождливый день сентября, у подвального подъезда я увидел кучку расторопных мужиков, таскавших вещи в нежилое помещение напротив. Среди бугаев мелькал силуэт Боруха и двух незнакомцев, разгружавших автомашину. Поздно вечером ко мне грубо постучали в парадную, наглухо забитую дверь. Я попросил нежеланных стукачей войти черным ходом. Пара громил с перекошенными от ножевых ударов шрамами представилась как «живописцы Шварц и Герасим».
— Мы зашли по-соседски! — рявкнул Герасим и вытащил из кармана бутылку водки. — Обмоем мастерские и познакомимся! — Грубиян разлил по стаканам водку, выпил, закусил соленым огурцом и приказал: — Ну а теперь, Борода, тащи бутылку виски, обмоем по-американски! Мы про тебя все знаем. Борух рассказал, и вообще слухи ходят. Нам лучше дружить. Будут иностранцы, загоняй к нам, понял?
Я позеленел от гнева. Виски не выставил, потому что не держал, и собрался запирать помещение.
— Ладно. Ты не бзди! — успокоил меня Шварц. — Герасим грубо шутит. Но ты заходи, если надо, теперь мы твои ближайшие соседи.
Сидя в подвале Фридинского, итальянец Микеле Руджейро Риччи меня огорошил:
— А я бываю у твоих соседей. Раз собрался к тебе, а они затащили к себе и всучили икону!
Все стало на свои места.
Я заглянул к соседям и обомлел. Весь подвал был завален иконами, тульскими самоварами и огромными книгами в тяжелых переплетах. На хромой табуретке с объедками возвышалась батарея пивных бутылок, килька, вареная колбаса, грязные вилки и вонючие окурки.
«Ну, я пропал! Надо уебывать!»
С помощью Виталия Антоновича я снял комнату в Ананьевском переулке, рядом с новой квартирой И. С. Холина, и запер подвал.
Свободное копирование
