2. Башня знаменитого металлурга
В Господитиздате, что на Миусской площади, молчаливый худред выдал мне рукопись какой-то Елены Микулиной под названием «Ищу себя» — обложка и десяток рисунков. При этом он добавил, что автор — старая революционерка и хотела бы проследить за работой художника. По опыту я знал, что двойной досмотр всем вымотает нервы и время — худреду надо одно, писателю другое, а художнику третье. Угодить сразу двум очень трудно, но отказываться от работы я не хотел. Это было все, что попалось на осень. Я обещал худреду встретиться с революционеркой.
Постылый чердак с видом на пляж я бросил и перебрался на горку, где поселились на лето свояки Фрадкины, Евгения Семеновна, Фаина и Данька, скрипач Моисеевского ансамбля песни и пляски. У них в саду пустовал «домик», заросший диким шиповником, где можно было не только сидеть у окошка, но и делать шедевры живописи. Я начал сразу четыре холста в лессировочной технике, один из них, «Портрет в трех поворотах», попал в хорошие руки в Швейцарии, и остальную паруя продал позднее, лет через пять.
Соблазн мира дул из дубовой рощи.
Каждый вечер с грохотом и хрипом радиолы начинались танцы в доме отдыха, расположенном через заросший кустами овраг, выбивая из благодатной творческой тишины. Данька Фрадкин, очень бойкий и практичный малый, и я пересекали овраг и смотрели на знакомых и незнакомых танцующих. Очень красивый, тонкий, античной линии профиль привлек мое внимание. Блондинка танцевала с тарусским шофером С. Д. Оттена. Я прилип к ней и вызвал на танец. Глубокий бархатный голос и доверчивая близость горячего тела совершенно меня растоптали. Зовут Галя Бондаренко, лабораторный химик в Москве, к сожалению, читает Евтушенко, «Хотят ли русские войны», но поет «Ой, мороз, мороз, не морозь меня», что уже хорошо. Я отвел античный профиль подальше от шофера и чистосердечно признался в любви.
Капризные мужчины предпочитают длинноногих женщин. Я считаю, что лучше иметь женщину без ног, далеко не убежит и спокойно на душе.
Не доходя до домика, мы завалились в лощине на первое знакомство. Блондинка с античным профилем общалась с большим понятием, напоминая мне сладкие встречи с Розой Карзухиной в Звенигороде. Мы продолжали тереться в саду Фрадкиных, а на рассвете я ее выпроводил, чтоб отоспаться и встретиться днем. Не затягивая дела в долгий ящик, днем я представился ее маме, брюнетке с густыми бровями и суровым видом, и официально попросил руку ее дочки. Мама скривилась от удивления, но поздравила — «ну, это решает Галя», — угостила меня пирогом домашней выпечки и ушла на пляж.
Мы встречались весь июль. Выпускать такой дар из рук мне не хотелось, но Галя ехала служить отечеству, тем же автобусом уехали и Фрадкины. На август и, возможно, на сентябрь я оставался творить и думать в садовом домике.
В самом начале августа, когда я спускался на зов радиолы, меня окликнул знакомый голос. Ну, конечно, это был голос Натальи Пархоменко, моей великой сокурсницы по институту. Странно, что мы раньше не виделись. Она снимала комнату с верандой напротив моего сада с лощиной. Как водится между сокурсниками, много болтавшими на переменках, мы лишь обнюхали друг друга, как собаки при течке, и, виляя хвостами, побежали к перевозу, где я арендовал лодку для катания по речке. Зная романтический характер Натальи, я медленно греб мимо пригорка с могилой Борисова-Мусатова, утонувшего в Оке в 1905 году, — горбатый художник, не умевший плавать, кинулся спасать тонувшего ребенка — и сам утонул, и ребенка не спас, — мимо дачи актера Юрки Бакова и, наконец, приткнулись на правом, лесистом берегу и разожгли костер. У костра Наталья запыхтела, как слониха, зажала меня парой грудных полушарий и велела отрабатывать барщину на могучем и неуемном теле. Возвращались под звездами и петухами. Никаких обязательств Наталье я не давал, зная, что она невестится с Микой Голышевым, и все в Тарусе трепались, что у них скоро свадьба. Но судьба работала иначе.
Свободное копирование
