* * *
Отслужив свое, как сказано, Валя Эвертсон поступил в наш институт — и пошла академическая рутина: рисунок по утрам, потом лекции, ну там, история партии или научный коммунизм, пластическая анатомия, история искусства и прочая, днем, пока в северном Таллинне светит скупое солнце, — живопись, как стемнеет — еще лекции, кроки… День за днем, семестр за семестром. Вот и очередная сессия, просмотр и оценка работ, то да се… Пришло время сдавать экзамен по искусству Возрождения.
У меня на экзаменах могла сидеть вся группа. Я не заставлял, но и не препятствовал. Все прозрачно. Да и студенту полезно послушать коллег.
Вале достался вопрос о творчестве Микельанджело.
Пока он отвечал, я обсуждал сам с собою некоторые методологические проблемы преподавания. Когда-то мой старший и опытный коллега и приятель, заведующий кафедрой русского искусства в институте им. Репина, давал мне педагогические советы. Он утверждал, что лекции необходимо инкрустировать историческими анекдотами, чем больше, тем лучше. Совет противоречил высоким идеалам молодого тогда преподавателя. Со временем, однако, я убедился, что именно анекдоты, как некие уплотнения исторической плазмы, помогают студенту запомнить еще что-нибудь. Вот и сейчас Валя перескакивал с одной кочки — анекдота на другую, захватывая по дороге и кое-что более важное. «Там один плохой человек, — говорил он, — плел интриги против Микельанджело, потому что видел в нем конкурента…» Это он хотел намекнуть на Рафаэля. Но все-таки рассказ — о потолке Сикстинской капеллы.
Вербальная часть закончена, я показываю Вале картинки. У него отличная зрительная память, от зубов отскакивает, все в порядке. На столе репродукция все того же Сикстинского потолка, он называет все толком. И вот тут неведомая сила направляет его палец на одно из полей:
— Это, — говорит он, — «Сотворение Адама». Вот это Адам.
Смолчать невозможно, неоплатонический ответ пятнадцатилетней давности тут же приходит на ум.
— А это кто? — спрашиваю я.
Валя глубоко задумывается. Он и так рыжий, а тут его белая кожа краснеет от интеллектуального напряжения.
— Моисей? — неуверенно пробует он почву, вопросительно глядя на меня. И сам опровергает: — Нет, не Моисей…
Народ в аудитории уже навострил уши в ожидании события — то ли счастливого, то ли трагического.
— Ну, Валя, — пытаюсь я помочь. — Ну кто сотворил небо, Землю, все живое, человека, наконец?
Валя напрягается еще больше. Он краснеет до ушей. Он больше не решается наобум перебирать имена, всплывающие в памяти. Он должен попасть в десятку, у него нет выбора. Человек просто каменеет от умственного усилия. Но в памяти уже ничего больше нет.
В конце концов Валя сдается.
— Нет, Борис Моисеевич, — говорит он, обмякнув. — Нет. Не помню.
Это был лучший ответ из всех, какие я слышал! Я бы поставил ему не пятерку, а шестерку, семерку, десятку. Валентин Эвертсон не помнил, кто сотворил мир!
Правильно. Сделано давно, в наше отсутствие, можно и не знать. И заодно уж — не спрашивать, кто несет исходную ответственность за это все.
Свободное копирование
